— А может, господин Шишкин, напротив, сговаривался с трактирщиком о том, чтобы у того дрова прикупить?

— И притом предлагал более высокую цену, а продавец кричал: «Как хотите, но больше двугривенного с вас по великой дружбе не возьму!»?

— Логично. У вас потрясающие способности, сударыня. Вам бы на сцену, для актрисы жизненная наблюдательность и умение делать выводы отнюдь не лишни.

— На данный момент у меня более скромные намерения. Афанасий Николаевич заболел, и я намерена его заменить на сегодняшней премьере.

Господин Корсаков для начала сделал большие глаза, а затем побледнел вполне натурально.

— Но позвольте! — вскричал он. — Это никак невозможно! А вдруг кто из актеров забудет роль! Это же сочинение господина Шекспира! Тут никак невозможно текст портачить!

Господин Корсаков забегал по уборной — аж в глазах зарябило. Я дала ему вволю выговориться и, лишь когда он умолк, вежливо попросила:

— А вы меня испытайте. И потом, я уже подменяла дедушку. Извольте припомнить.

— Припоминаю. Но то была лишь репетиция. И потом в тот раз мы ставили не «Гамлета»! Не могу я девице четырнадцати лет от роду доверить дело столь ответственное.

— Пятнадцати, — поправила я.

— Что? А все едино! Никак невозможно! Нет, надо поставить суфлером кого-то из актеров.

— Все актеры заняты в пьесе. Вы даже господина Массалитинова из любителей привлекли — Лаэрта играть.

— И все равно — я не могу пойти на такой риск!

— Что ж, извольте отменить премьеру, — со вздохом согласилась я. — Нужно только вернуть зрителям деньги за билеты. Дайте распоряжение кассиру.

Служенье музам, конечно же, бескорыстно. Но возвращать полный кассовый сбор! Покажите мне хоть одного антрепренера, который на это согласится.

— Сударыня, это шантаж! — заявил господин Корсаков, который нес ответственность перед труппой за сборы.

Я пожала плечами, в целом соглашаясь с такой оценкой. Александр Александрович еще чуток побегал по помещению. Потом замер, зажмурился и, покрутив указательными пальцами, попытался их соединить, не раскрывая глаз. Пальцы сомкнулись.

— Быть или не быть? — тем не менее возопил трагик.

— Ну конечно же быть, — оставила я за собой последнее слово.

— Извольте лезть в будку,[7]— пробурчал Александр Александрович. — Репетицию начнем через четверть часа.

— Вот еще! — не удержалась я. — В будке сквозняк. Вот протопят, как положено, и я на спектакле в будку залезу. А сейчас увольте, рискуете без последнего приличного суфлера к вечеру остаться.

Корсаков не выдержал и рассмеялся.

Отведенные до начала репетиции четверть часа необходимо было с толком использовать и подготовиться к ней должным образом. Я оставила в каморке Михеича шаль и рукавички, шубку набросила на плечи — хоть в печах уже и гудело жаркое пламя, но в театре все еще было прохладно — и отправилась в буфет.

— Наше почтение! — закричал, завидев меня, наш буфетчик Петруша, и голос его гулко разнесся по пустому фойе. — Несказанно рад вас видеть, сударыня Дарья Владимировна!

— И я вас рада видеть, сударь! — поддержала я его игру. — Петруша, будь добр, сделай мне чаю. С лимоном и медом, но не сладкий и не горячий, а теплый.

— Мне Афанасия Николаевича вкусы известны. Так что сделаю все в лучшем виде и занесу ему к началу репетиции.

— Дедушка заболел, так что мне придется его подменять. Я пока в будку не полезу, сяду с краю сцены. Не потеряешь?

— Не потеряю! — заулыбался Петруша. — Как можно такую красоту потерять?

И, не давая мне сказать что-либо ехидное в ответ — знает ведь, что не люблю я таких комплиментов, перевел разговор на другое:

— А что с дедом? Вчера с вечера был жив-здоров!

— Простудился дедушка. По вчерашней непогоде и слякоти дело это нехитрое.

— Ну, это не страшно. А не желаете ли, сударыня, конфет? Только что самых свежих доставили. Пралине,[8]аккурат такие, как вы любить изволите. Дозволите угостить?

— Не дозволю, Петруша. От конфет во рту липко становится, чего доброго начну шепелявить:

— «Што дальшще? Дальще тищина!» — продекламировала я шепеляво, как будто у меня во рту и впрямь была конфета. — И кому это понравится?

— Мне даже так понравится, мне вас слушать всегда в удовольствие, — засмеялся буфетчик. — А вот и Александр Александрович.

Наш импресарио имел традицию перед началом каждого спектакля или генеральной репетиции, каковые он приравнивал к спектаклям, выпивать рюмочку шустовского коньяка. Поскольку спиртным он никогда не злоупотреблял, к этой его традиции я относилась вполне лояльно. Может, и вправду коньяк голосу способствует?

Александр Александрович поприветствовал буфетчика и, с явным удовольствием на лице, взял в руки уже приготовленную для него рюмку.

— А вот скажите мне, сударыня, — обратился он ко мне, принюхиваясь к рюмке, будто в ней было нечто вкусное — по мне, так коньяк нюхать удовольствие слабое, — возможно вы, с вашими способностями все и про всех замечать, и обо мне что-либо малоизвестное знаете?

Я задумалась, потому как отнеслась к вопросу серьезно. Но Александр Александрович расценил мое молчание на свой лад:

— Да вы не тушуйтесь, говорите как есть. Мне же интересно знать, какие такие слухи обо мне в труппе ходят.

— Да я не тушуюсь. И слухи не собираю, мало ли про кого какие глупости говорят. Я вспоминаю, что мне о вас доподлинно известно. К примеру, что фамилия вашего папеньки Астахов и что есть у вас два брата, которые на сцене выступают под фамилиями Ярославцев и Александров.

— Ну так я этих фактов не скрывал, — разочаровался Александр Александрович, но, секунду подумав, добавил: — Правда, на темы эти особо и не распространялся.

— Иные все же скрывают свои настоящие фамилии, — сказала я. — Потому что причины имеют.

— Так поделитесь тайнами сними! — обрадованно потребовал господин антрепренер.

— Тайнами я бы делиться не стала. А так, для примера, сказать могу. Потому что вскоре все равно и без меня это тайной быть перестанет. Все равно почтальон ей письмо доставил и уже на весь город раструбить успел. О том, что инженю[9]наша, госпожа Никольская Елена, по паспорту числится Евдокией Дуниной. И факт этот скрывает изо всех сил.