— Господи, а чего ж тут такого, что скрывать следует? — удивился мой собеседник.

— Да вы сами догадайтесь, тут все причины очевидны.

— Ну-с, пожалуй, попробую использовать логику на ваш манер, сударыня. Дунина — само собой не слишком для афиши фамилия подходящая. Но и не настолько уж неблагозвучная, чтобы ее скрывать. Тогда что же? Что в имени моем… — продекламировал он из «Ромео и Джульетты» и осекся. — Стоп! Понял! Евдокия — это же у нас Дуня будет, если по-ласковому назвать. Дуня Дунина! Забавно! А для юной актрисы может казаться и совсем уж неприлично смешным.

Александр Александрович с ужасно довольным видом слегка поклонился мне — мол, и мы сообразительностью не обделены, — откинулся на спинку стула и отсалютовал мне рюмкой, которую, наконец, собрался поднести к губам. Но выпить свой коньяк так и не успел: в буфетной объявился наш швейцар, которого, как и Михеича, звали Григорием Михайловичем, и чтобы не путать с первым, для краткости называли Михалыч.

— Господин Корсаков! — завопил Михалыч, едва завидев антрепренера, из-за чего тот едва не расплескал свой коньяк.

— Что ж ты вопишь как оглашенный? — недовольно откликнулся господин Корсаков. — Пожар, что ли?

— Никак нет. Только что был посыльный от господина градоначальника. Тот нонче вечером не сможет быть на премьере, и по оной причине очень просит чуть задержать репетицию, чтобы иметь возможность на ней поприсутствовать. Говорят, не более чем через двадцать минут прибудут. Вот!

— Ну и чего вопить и людей пугать, есть же еще время, — сказал Александр Александрович, тем не менее отставляя свою рюмку и поднимаясь из-за стола. — Хорошо хоть в театре протоплено, — подмигнул он мне, — а то пришлось бы самому градоначальнику в шинели сидеть. Пойду распоряжусь, чтобы господа актеры костюмы одеть не забыли, а то выпрутся на сцену по-домашнему, едва не в халатах и шлепанцах.

Никто из актеров труппы таких глупостей никогда себе не позволял, но не надеть на репетицию неудобный парик или тугое платье могли. А Александр Александрович, видимо, хотел, чтобы спектакль предстал перед глазами начальства в полной красе. Оно и понятно, градоначальник был подлинным ценителем театра, глубоко в нем разбирался, умел даже умное и важное подсказать. Ну и, само собой, нередко способствовал труппе в материальных затратах. Опять же и сама его должность требовала уважительного отношения.

Господин Корсаков, уже было направившийся за кулисы, вернулся и счел нужным предупредить:

— Михалыч, ты вот что, любезный друг, ты тоже ливрею надеть не забудь. Ну и встреть гостя как положено, шинель там прими, проводи в зал или за кулисы. Ну и за мной кого пошли, сообщить о прибытии. Да ты и сам все знаешь.

Он посмотрел на так и не выпитый коньяк, махнул рукой и быстро зашагал за кулисы.

— Вот ведь как обернулось, Петр Алексеевич, — обратилась я к буфетчику, — похоже, придется мне в суфлерскую будку лезть.

— Все понял, Дашенька, — успокоил меня он. — Дорога мне известная и чаю вам подать я не забуду.

Генеральная началась чуть ли не через час, сразу после появления в театре градоначальника. Зато прошла на удивление: не всегда при полном зале так славно играют! Особенно порадовал Михеич. В той сцене, где принцу Гамлету является тень отца его покойного, ветер шумел и гром громыхал совершенно натурально. А Офелия, которую исполняла та самая госпожа Никольская-Дунина, даже меня едва не заставила слезу пустить. Что мне по должности ну никак не полагалось. Но все равно, в глазах у меня затуманилось так, что буквы стали расплываться. Хорошо, что никому текст в этой сцене подсказывать не пришлось. Правда, я эту пьесу наизусть знаю и вряд ли бы растерялась, даже не заглядывая в книгу.

Все пять актов пролетели совершенно незаметно. По окончании я вдруг приметила около себя сразу три стакана из-под чая! И когда только Петруша их приносить успевал? Я собрала пустую посуду и понесла стаканы в буфет, чтобы поблагодарить своего благодетеля. Раз все выпила, значит, во рту от волнения сохло, и без чая мне было бы непросто.

Господин Корсаков в одной из лож, как был в костюме принца датского, очень оживленно обсуждал спектакль с господином градоначальником.

— Нет, я просто счастлив, что напросился к вам на репетицию, — прикладывая от избытка чувств руки к груди, говорил ему градоначальник. — В жизни не простил бы себе — пропустить такое чудо. Право слово, едва не плакал от восторга! И уж как жалею, что вечером не смогу быть!

— Благодарю за добрые слова! Но, уважаемый Александр Сергеевич, мне бы больше хотелось выслушать ваши замечания, нежели комплименты. Вы же знаете, как труппа и я лично ценим ваше мнение…

— Помилуйте, какие замечания. Все, просто все было замечательно! Разве что…

Сказанного дальше я уже не услышала, потому что прошла мимо ложи и вышла из зала в фойе.

Петруши за буфетом не было, видимо, отлучился куда-то. Но, не поблагодарив его, уходить мне не хотелось. Поэтому поставив стаканы на стойку, я стала прогуливаться по фойе. Тут сверху, с лестницы ведущей в бельэтаж[10]и на балконы, раздался жуткий топот и вниз буквально кубарем скатился мальчишка в гимназической форме. Завидев меня, он тут же принял серьезный вид и далее прошествовал уже вполне солидно и с серьезным выражением, мало соответствующим его раскрасневшемуся от беготни по лестницам лицу и взъерошенным волосам.

Я фыркнула, но мальчишка не смутился. Напротив, он изменил направление своего движения, подошел ко мне и, поклонившись, можно сказать, галантно, произнес по-французски:

— Bonjour, mademoiselle, — и, осмотрев меня с ног до головы, добавил опять-таки по-французски: — Un peu desordre sur la tete — c'est tres bien pour les jeunes filles.[11]

Я уж было открыла рот, чтобы высказаться в ответ — само собой по-французски — в том смысле, что лучше бы он сам причесался, и еще добавить пару слов по поводу его французского языка и ужасного произношения, но в голове у меня мелькнула мысль, что лучше будет притвориться непонимающей. Вдруг мальчишка в другой раз скажет что-либо более значительное или, того вероятнее, более глупое, в расчете, что его не понимают. Вот тогда мы и отыграемся.

— Чаво? — спросила я, сильно переиграв в изображении простушки.

Гимназист вздохнул, видимо, сочтя меня полнейшей дурой, но нашел нужным ответить:

— Я поприветствовал вас, сударыня, и поинтересовался — не являетесь ли вы актрисой, — без тени смущения соврал лохматый бегун по лестницам.

— Ой, что вы? — сделала я смущенный вид. — Я, конечно, служу при театре, но в куда более скромной должности.