Ну, пиздец не пиздец, а нам обоим понравилось.

Всё ещё улыбаясь, я открыл воду, помыл руки и, покосившись на своё отражение в зеркале, потёр короткий ёжик волос на черепе, покрытом шрамами: следами прошлого.

«Это след от мужских оби-и-ид…» — спел бы сейчас Колян.

Сраный ты Патефон! Нигде от тебя покоя нет.

— Ну, давай, малыш! — положил я ладонь на ручку двери и подождал, когда она на меня посмотрит. — Я позвоню?

— А ты знаешь мой номер? — удивилась она.

— Я же Моцарт. Я знаю всё, — я подмигнул.

Она кивнула. И дверь закрылась за мной с мягким хлопком.

Ну вот, теперь можно идти и с будущей невестой знакомиться!

Я довольно потёр ладони. Теперь можно и выпить, и закусить, и на дне рождения в честь её совершеннолетия погулять для начала, а там уже и представиться.

— Ну что там случилось, Коля? — встретил я Патефона, поднимаясь на третий этаж, где шло празднование.

— Я тебя что-то обыскался, — крутя носом, оглядывался он. Всё что-то вынюхивал, стервец. — А ты где был?

— Обосрался. Там скорую не моей будущей жене вызывали?

— Не, — хмыкнул он. — Мамане ейной. Тебе узнать, что с маманей? Будущая тёща всё же.

Я скривился. Да знаю я уже: сердечный приступ у неё, будущий тесть нашёл время, когда сообщать о своих проблемах.

Ободряюще хлопнул Патефона по плечу:

— Пошли, бро!

И вошёл в зал.

А это ещё кто?

Я разочарованно выдохнула, глядя в приоткрытую дверь. Совсем не его я ждала, когда в украшенный зал вошёл незнакомый мужик в чёрном спортивном костюме. Высокий, здоровый, страшный, бритый под ноль. И вошёл как к себе домой.

С ним второй, длинный худой сутулый, что-то постоянно напевающий себе под нос и будто что-то вынюхивающий. Этого я здесь уже видела.

Что вообще этим людям надо на моём дне рождения? Неужели их тоже пригласил отец? Вот только уголовников мне не хватало! А выглядели они совсем как бандиты: главарь с черепом неандертальца и его шестёрка с золотыми зубами.

— Женечка, что там? Сашенька вернулась? А папа? — слабым больным голосом спросила мама.

В комнате рядом с банкетным залом, что нам предоставили как гримёрную для отдыха и переодеваний, пахло лекарствами. Мама лежала на винтажном диванчике, придерживая на голове мокрое полотенце. Занавески открытого окна трепал тёплый августовский ветер. С улицы нёсся шум проезжающих машин и голоса гуляющих по набережной людей. Из зала — негромкая музыка, смех, звяканье бокалов.

— Нет, мамуль. Ещё нет, — ответила я, улыбнувшись. Получилось вымученно, но как уж получилось, и снова уставилась в зал.

Мама поругалась с папой. Ей стало плохо, вызвали «скорую».

Сестра поссорилась с мужем, ушла с ним говорить и исчезла с концами.

Отец пошёл проводить врачей и до сих пор не вернулся.

Артур так и не появился.

И собаки, видимо, тоже не будет.

Как же я устала улыбаться и делать вид, что всё хорошо, мне всё нравится, я всем довольна, когда на душе скребут кошки.

Я посмотрела на молчащий телефон: Артур не позвонил и не написал. Мало того, даже не поздравил с днём рождения, что было особенно обидно. А ведь именно сегодня я собиралась представить его родителям, пригласила на праздник, ждала.

Да, мы поссорились. Да, он был обижен, что я сказала «нет», когда он уговаривал меня заняться сексом. И теперь намеренно меня игнорировал. Но у меня же день рождения!

Я тяжело вздохнула и плотно закрыла дверь.

— Шла бы ты к гостям, милая. Не надо тут со мной нянчиться. Ведь это твой праздник, — принялась мама сворачивать тяжёлое полотенце, разложив на груди.

Да уж, очень своевременное замечание и про «мой» и особенно про «праздник», когда половину приглашённых гостей я видела первый раз, а близкие переругались. Но маму ещё больше расстраивать не хотелось.

— А ты моя мама, — присела я у неё в ногах. — Твоё здоровье важнее. Не надо было тебе ехать. Ты же с утра себя плохо чувствовала.

— Я сейчас всё время себя плохо чувствую, моё солнышко, — вздохнула она. — Но это же не повод пропускать такой важный для тебя день. Не переживай. Это всё мой тиреотоксикоз, — приложила она руку к горлу. Некрасивое на её взгляд название «базедова болезнь» она намеренно не употребляла. — Операцию сделают и всё пройдёт.

— Надеюсь, — посмотрела я на экран молчащего телефона очередной раз.

— Не переживай за меня, — сжала она мою руку ледяной ладонью. — Всё будет хорошо. Всё… — её голос неожиданно сорвался, на глаза навернулись слёзы.

— Мам, ну ты чего? — потянулась я её обнять и прижалась щекой к холодному полотенцу.

— Какая ты у меня уже взрослая, — погладила она меня по спине и лукаво улыбнулась: — Кого это ты там всё ждёшь?

— Да так, — вздохнула я. Вот только она права: сколько уже можно ждать и надеяться! Нет, так нет. Я засунула телефон в карман.

Так хорошо с мамой. Но надо идти.

Чмокнув её в щёку, я встала. Расправила перед зеркалом платье. И как бы скверно ни было на душе, улыбнулась.

— Мам, из-за чего вы с папой поссорились? — поправив волосы, я посмотрела на маму в отражении.

Она махнула рукой и прикрыла глаза, чтобы снова не расплакаться.

— Ладно, не хочешь, не говори, — кивнула я.

В последнее время они с отцом так часто ругались и так редко объясняли мне, что происходит, что я устала спрашивать. Нравится им делать вид, что всё хорошо — пусть делают. Так уж у нас было принято: делать вид, что всё хорошо. Мы же Мелецкие. На нашем гербе гриф — символ власти, могущества и силы. Мы из древнего дворянского рода. И у нас всегда всё хорошо.

У нас надёжные друзья. Именитые родственники. И кто там ещё? Ах, да! Папины нужные люди. Это же для них заказали банкет на двести человек по поводу совершеннолетия его младшей дочери.

— Пойду хоть папу поищу, — взялась я за ручку двери.

Но выйти не успела: врезалась в жёсткую грудь отца.

— Ну, что тут у вас? Всё отлично? — с притворной весёлостью спросил он.

— Всё прекрасно, пап, — вскинула я вверх подбородок, вытянувшись по струнке. — Дочь сенатора Совета Федерации к продолжению встречи дня рождения готова. Золотая медаль и аттестат с отличием получены. Поступление в государственный университет произведено. Разрешите проследовать в зал для торжественного празднования?

— Отставить, — покачал он головой укоризненно. — Хочу тебе кое-что сказать, моё солнышко, — в его голосе звучала такая лживая мягкость, что холодок пробежал у меня по спине.