На Станиславе Дибиче в прямой, как стрела, истории рода случился сбой. Гены не так сцепились, наверное. Призвания резать глотки, даже во имя Отечества, он не ощущал. Он вообще предпочел бы гражданский вуз, но о таком и речи пойти не могло. Единственное, что Станислав смог сделать, не нарушая семейных традиций, — выбрать службу в радиотехнической разведке, заняться делом нужным, но без рукопашных схваток, взрывов, стрельбы и прочих спецэффектов.

Поразмыслив, отец дал на то свое благословение.

Но отец умер.

А жизнь продолжалась.

* * *

В Бельбек Дибич приехал без водителя, сам сел за руль, рассчитывая по дороге выложить Градову предварительную информацию, однако при первых же его словах полковник молча поднял ладонь: прикрути, дескать, фонтан. И Дибич послушно умолк, не стал рассказывать, что сегодня внепланово проверил машину на предмет подслушиваюшей техники, поскольку параноидальная подозрительность Градова давно стала притчей во языцех. И если параноить с ним за компанию по полной, то он прав: «Волга» почти час стояла без присмотра, и кто знает, сколько хитрых приборов на нее успели навесить.

И только после получаса, прошедшего в гробовом молчании, полковник сделал новый жест: останови.

— Рассказывай, — коротко приказал Градов, когда офицеры отошли на три десятка шагов от замершей на обочине машины.

— Сначала пропал боец Омельченко, из старослужащих. Ушел по-тихому, без оружия. Мы…

— План оперативных мероприятий для таких ситуаций можешь не пересказывать, — хмыкнул Градов. — Давай сразу к сути.

— Мероприятия результата не дали, решили, что упустили, и стали ждать, когда он объявится на родине. Ориентировку, естественно, отправили сразу.

Полковник кивнул. Дезертировавшие солдатики богатством фантазии не отличаются, прятаться толком не умеют. Действия их предсказуемы, как бег стронутого с лежки зайца: тот всегда закладывает круг и возвращается туда же, под выстрел охотника.

— Боец объявился в части, прямо на территории. Вел себя неадекватно и… — Дибич помялся, не зная, как точнее сформулировать, — …и выглядел странно.

Учитывая обстоятельства, формулировка была необычайно мягкой, потому что вчера, когда его подвели к беглецу, Дибичу показалось, что в части появился отец Омельченко, непонятно зачем натянувший форму сына. Лицо вроде бы и то же, но принадлежало оно не двадцатилетнему солдатику, а человеку на четверть века старше: морщины, пигментные пятна, седина…

Услышав об изменениях внешности, полковник поинтересовался:

— В чем заключалась неадекватность поведения?

— Омельченко утверждает, что не покидал пределы части. Что выпил, испугался ответственности и решил подремать часок в укромном уголке и ни про какие три недели знать не знает, ведать не ведает. Мне показалось, что не врет. Глупо так врать…

— Где сейчас Омельченко?

— В изоляторе.

— Что с ним?

— Общая слабость, потеря сил… — Капитан вздохнул. — Полное истощение организма.

— Посмотрим… — туманно пообещал полковник. — Изолятор охраняют?

— Так точно. Второй раз не исчезнет.

— Кто именно охраняет?

— Два бойца из Туркмении. Надежные парни, что угодно поручить можно — главное, умело растолковать, чего от них хочешь. По-русски говорят плохо, так что, если Омельченко снова начнет бредить, ничего не поймут и не растреплют.

— Это правильно, — одобрил Градов. — Кто первым обнаружил вернувшегося бойца?

— Замполит. Столкнулся с ним у казармы и сразу увел в штаб.

— Замполит, замполит… — задумчиво повторил полковник, словно припоминая.

Затем продемонстрировал, что поинтересовался перед вылетом не только личным делом Дибича:

— Челищев Олег Янович, шестьдесят третьего года, холост, имеет взыскание на прошлом месте службы за действия, порочащие честь и достоинство офицера. Он?

Капитан подтвердил: он самый. Про честь, достоинство и порочащие их действия Дибич услышал впервые, но не удивился: с Олежки станется. Раздолбаем капитан Челищев был редкостным, но при этом языком чесал гладко и умело растолковывал военнослужащим их задачи в свете последних решений партии и правительства. А вот после пятой или шестой рюмки у Челищева начинались совсем другие речи, за которые он давно оказался у Дибича «на карандаше» как слабое звено, потенциальный объект вражеской вербовки.

— Пещеру, куда забился подремать боец, ты осматривал?

— Никак нет, — качнул головой капитан. — Дальше штольни не пошел.

— Это именно штольня? — продолжил расспросы полковник. — То есть что-то рукотворное?

— Да.

— Почему ты решил, что меня способна заинтересовать какая-то древняя шахта? Я в некотором роде не совсем археолог.

— Там, товарищ полковник, что угодно, только не старая шахта. Я был в Судетах на старинном руднике восемнадцатого века, восстановленном для туристов. Там стены и свод рябые, словно зубами прогрызенные. А здесь они ровные, как по линеечке обтесаны. Не рудокопы кирками долбили.

— Это единственная причина?

— Никак нет. Еще субъективный провал во времени. Плюс странные изменения внешности, — перечислил Дибич.

Однако самую главную причину так и не назвал. Не решился. В конце концов, вдруг ему померещилось?

* * *

Градов и в самом деле не был археологом, хотя на своих выступлениях — а бывало и такое! — нередко рассказывал об археологических находках.

Лекции «майора Лукина» считались у курсантов ВАСА отдыхом. Редкой, раз в неделю, возможностью расслабиться посреди напряженной учебы. Преподавали здесь куда жестче, чем в училище, двоечников отчисляли безжалостно, а курс «майора Лукина» заканчивался зачетом в форме собеседования, и сдавали его, по слухам, все.

А то, что «майор» совсем не майор и, скорее всего, не Лукин, слушатели понимали. Не желторотики из военного училища сидели в аудитории, у многих послужной список был побогаче, чем у Дибича. Дело даже не в том, что среди прочих преподавателей никого в звании ниже полковника не было: на вид «Лукин» был на шестом десятке, не меньше, а майоры в таком возрасте встречаются исключительно отставные. Среди курсантов бытовала версия, что на самом деле «Лукин» — генерал-майор, а его лекторский майорский мундир со скромной наградной планкой служит исключительно для конспирации. Причем подобрал эту планку человек со специфичным чувством юмора: вместо юбилейных висюлек, обычных для майоров-неудачников, на груди «Лукина» красовались ленточки ордена Ленина, двух неизвестных курсантам иностранных наград и медали «За спасение утопающих». Лишь годы спустя Дибич узнал, всеми этими наградами «Лукин» был действительно награжден. И не только ими.

А вот рассказывал «Лукин» вещи более чем любопытные.