— Потому что ты не хочешь  любить…

Словами можно ударить. И это даже больнее, чем дать пощечину. Я знаю, как это мучительно. Теперь я вижу это в темных глазах того, кто давно и безнадежно стал моим миром. Он отпустил меня и даже на шаг отступил, потрясенный. А я дышала тяжело, вжимаясь в стену, чувствуя, как теряю его безвозвратно. И что бы сейчас ни произошло – я убила его, я знаю точно. Убила правдой, которую он не хочет принимать. Убила тем, что разглядела в нем его.

— Уходи, — прохрипел, рванув ворот дорогой рубашки. Белая с черным узором справа, как татуировка, выбранная мной неделю назад в каком-то дорогущем бутике. Она ему не нравилась, а сегодня он ее надел. Почему? — Давай, вали нахрен отсюда! — рыкнул и еще на шаг отступил, кулаки сжал.

Кивнула, подхватила сумку.

— Но запомни, Ева, — растянул мое имя, вызвав волну дрожи, — выйдешь за дверь – больше не приму. Звать будешь – не приду. Подыхать – не спасу.

Обернулась в последний раз, запоминая того, кто позволил мне верить, что счастье существует, даже если против весь белый свет, и кивнула, не в силах произнести ни слова.

Я знала это и без слов. Всегда знала слишком хорошо, что я не пара такому, как Стас. И что когда все закончится, я буду ему не нужна. Потому что никогда и не была, хотя хотелось верить в обратное. Наивно? Да. Но рядом с ним я просто жила, ни на мгновение не забывая – рано или поздно все прекратится.

— Я знаю, — прошептала, прижимаясь спиной к захлопнутой двери его квартиры и глотая соленые слезы. — Я знаю.

Два месяца назад.

— Мам, ты уверена? — Даня нахмурился, оглядываясь на ребят, что ждали его в нескольких метрах у автобуса. Они только что отыграли непростой матч и теперь собирались праздновать. А Даня рвался проводить меня домой. Я же старалась его разубедить, потому что не видела причины отрывать его от команды.

— Сынок, ничего не случится, — улыбнулась, пятерней взъерошив его волосы. — Тут идти полчаса, если не спеша. Первый раз, что ли? К тому же я взрослая тетка, что со мной случится?

— Нет, я…

Громкий свист оборвал его на полуслове. Он обернулся резко, закрыв меня собой, как делал это всегда,  и вдруг расслабился, выпустил мою руку и шагнул навстречу тому, кто свистел.

— Беляев, чертяка! — засмеялся сын и сжал в тисках высокого брюнета, под стать моему двухметровому футболисту. — Как же я рад тебя видеть!

— Ну здорово, Пеле!  — ответил ему брюнет не менее радостно. А я замираю от низкого голоса с такими знакомыми переливами. И горло пересыхает. — Заматерел, надо же, — похлопал сына по бокам. Тот взорвался гоготом, отвечая Беляеву тычком под ребра. Тот притворно охнул, а спустя мгновение пожал руку моему сыну. — А твой финальный трехметровый просто чумовой, друг.

— Спасибо, Стас, — неожиданно смутился мой давно ничего не стесняющийся сын. — Да ты и сам на гнома не похож. Мам, — обернулся ко мне, — знакомься, это Стас Беляев, мы с ним в одну секцию ходили по тхэквондо. Помнишь, я тебе рассказывал о нем? А это моя мама, Евгения Матвеевна.

Я помнила рассказы сына о мальчишке старше него лет на семь, который учил его драться. Помнила, как мне хотелось уши надрать этому оборванцу за каждый синяк на теле моего мальчика, за каждый вывих и за три сломанных ребра. Тогда мне очень не нравилось, что мой десятилетний сын водит дружбу с подростками, да еще такими, как этот Стас — дитя улиц. Но что было, то прошло. И сегодня я даже благодарна этому Стасу за те уроки выживания, благодаря которым мой сын стал настоящим мужчиной. А еще я помню этого парня: заносчивого, самовлюбленного хозяина жизни, с которым меня столкнула судьба десять лет назад.

— Конечно, помню, — мягко улыбнулась, сталкиваясь с темным прищуренным взглядом того, кого мой сын назвал Стасом.

Я с детства боялась двух вещей: темноты и высоты. И вот сейчас я рухнула в обе свои фобии махом – в черную бездну откровенного мужского взгляда. Я не помнила, не видела, не чувствовала ничего, кроме этих глаз, в которых рвались вихри, грозясь перерасти в ураган, сметающий все на своем пути. Только эти воронки кружили голову. И я все-таки упала, больно ударилась. И эта боль отрезвила, вернула в летнюю ночь и к моему сыну, с изумлением и тревогой смотрящему на меня.

— Мам, ты чего? Мам… — он смотрел на меня, вытягивал вопросами из черной бездны и гладил по волосам, мягко, нежно, не как сын. И тут меня словно током пронзило, потому что мой сын стоял в шаге от меня и не прикасался ко мне. Тогда кто? Дернулась в чьих-то руках и тут же оказалась прижата к мощной груди, пахнущей бензином и мужчиной, мужским телом без нотки парфюма, горько и сладко одновременно. Втянула носом этот запах и тут же ощутила, как внизу живота вспыхнул пожар. Он плавил меня, как горячие руки кожу. Снова.

Удар пульса, еще один в унисон рвущемуся в груди мужскому сердцу и меня поставили на ноги, но продолжали удерживать за талию. И по коже волны дрожи прокатывались, такие болезненные и вместе с тем нереально приятные, что пальцы поджимались на ногах. Вдруг отчаянно захотелось сбросить туфли и пройтись пешком по горячему асфальту, унимая тот пожар, что скручивал каждую мышцу, потому что вдруг показалось, что еще немного и туфли расплавятся от этого огня, что пылал внутри меня. Уперлась ладонями в тяжело вздымающуюся грудь и заглянула в лицо того, кто удержал от падения и утянул в собственную бездну. Он почти не изменился: высокий лоб с упавшей темной челкой, прищуренные глаза в обрамлении длиннющих и густых ресниц, прямой нос, высокие скулы, острыми лезвиями проступающие сквозь смуглую кожу, полноватые губы, темные с четко очерченными контурами, как нарисованные, изогнутые в чуть кривоватую усмешку, и маленькая ямочка на щеке. Красивый, молодой и непозволительно наглый. И все же повзрослевший на десять лет.

— Спасибо, — пробормотала вдруг просевшим голосом. — Все хорошо, Даня, — через плечо Стаса, наблюдая, как сын расслабляется, как разглаживаются его вмиг посуровевшие черты лица, как его отпустило непонятное напряжение. И я толком не могу разобраться, что напугало его больше: мой обморок или реакция Стаса. — Спасибо, Стас, — уже громче повторила я, давая понять, что меня вполне можно и отпустить. Но он не спешил, смотрел на меня таким взглядом, будто наслаждался тем, что видел. И я знала точно – наслаждался. Как и в тот майский день последнего звонка, закруживая меня в вальсе.

Скользнул ладонью по затянутой шелком платья спине, обнаженной шее, выбивая дыхание, заставляя хватать воздух широко раскрытым ртом, не позволяя взять под контроль собственные эмоции. Распластал ладонь на затылке, пробежался пальцами чуть выше и ловко стянул резинку, распуская волосы. Когда тяжелые локоны упали на плечи, я дрогнула и отступила назад, закусив губу и унимая сошедшее с ума сердце. И он отпустил, широко улыбнувшись. И только когда я облегченно выдохнула, подойдя к сыну, заметила, как Стас поднес к носу оставшуюся в его кулаке резинку с моих волос. Ощутила, как румянец заливает щеки.