Кивнула, всхлипнула, когда второй резко дернул за волосы. Губу прокусила до крови. И перед глазами поплыло.

— Слышь, ублюдок, если ты сейчас не уберешь от нее свои лапы, я тебе их переломаю, а потом кишки на них намотаю, — прорычал, продолжая смотреть мне в глаза. И меня прошивало его злостью, как точечными разрядами.

— Иди мужик с миром, — продолжал наступать «прокушенный» и в его руке опасно блеснуло лезвие. — Нам эта лапонька бабла много задолжала.

— Бабла? — нахмурился.

Мотнула головой.

— Я им ничего не должна, — выдавила из себя.

— Что-то я не понял. Так должна или нет?

— Ну муж ее должен. А муж и жена, сам знаешь.

— Сколько?

«Прокушенный» застыл на месте, явно удивленный вопросом. А второй сильнее за волосы на себя потянул. Схватила его за запястья, пытаясь остановить, но тот как будто провоцировал Стаса. А мне больно так, словно с меня скальпель снимали живьем.

— Ты, — Стас поставил туфли и шагнул ко мне, — я предупреждал.

Все произошло слишком быстро, я и понять ничего не успела, как тот, что держал меня, катался по плитке, воя от боли, а меня усадили на лавочку и бережно прикрыли кожаной курткой.

«Прокушенный» кинулся на Стаса, но тот ловко ушел из-под удара, поймал громилу за руку, вывернул. Тот взвизгнул, как свинья.

— Сколько? — повторил вопрос Стас.

— Полтора ляма, — проскулил тот. Второй сделал попытку встать, но Стас припечатал его ногой к полу.

— Зелени? — продолжал допрос.

«Прокушенный» замотал головой, взмолился.

— Отпусти…я…я…я все скажу.

— Я что, похож на хренова рыцаря, а?

Тот снова замотал головой.

— И нехуй скулить, — еще сильнее вывернул руку, буквально утыкая громилу мордой в пол. — Давай быстро и по существу. Сколько и кому?

— Полтора ляма деревянных, — залепетал «прокушенный», — Звонарю.

Стас никак не отреагировал или мне так показалось – не знаю. Я просто притаилась, впервые видя Стаса таким: быстрым и жестоким. Таким моим и в то же время чужим. И не верила услышанному. Полтора миллиона? Это же гигантская сумма. И совсем не та, о которой мне говорил Сергей.

— А трогать мою женщину тоже Звонарь приказал? — прорычал едва слышно.

А я дышать перестала, когда это его «мою» услышала. Резануло по натянутым до предела нервам и теплом растеклось по дергающим мышцам.

Громила закивал.

— Сука, — процедил Стас и отшвырнул от себя «прокушенного». — Сдернулись быстро. А Звонарю привет от Мастера.

Громилы исчезли, почему-то извиняясь, что не узнали, а я вжалась в деревянную спинку. Сердце рвалось в груди с адской болью и какой-то дикой, неконтролируемой радостью. Хотелось спрятаться и в тоже время броситься Стасу на шею, впечатать себя в него и не отпускать. Потому что он все-таки пришел и спас свою Рапунцель.

Такой красивый. Стас. Сидел напротив меня, пальцами обхватив мои ноги. А я любовалась им, глаз оторвать не могла. Стас большими пальцами гладил щиколотки, и пламя вспыхивало там, где он касался. Прожигало насквозь, и я не сомневалась – на коже останутся следы его шершавых пальцев. Черные волосы встрепаны и непокорная челка упала на глаза. Захотелось убрать ее, зарыться в его волосы, почувствовать, какие они.  Взъерошить макушку и пройтись по коротко остриженному затылку.

И ладонь жгло от нестерпимого желания. А память — непрошеными воспоминаниями.

…— Один поцелуй, Евгения Матвеевна, — нахально улыбается, плечом подперев дверной косяк. Большие пальцы широких ладоней заложены за пояс джинсов, а по перевитой жгутами мышц груди катятся крупные капли воды. — Вы обещали.

И в горле становится сухо, как в пустыне Сахара, а в груди ревет песчаная буря. Пить хочется нестерпимо и я невольно облизываю пересохшие губы. И некстати вспоминаю, что этим утром они не тронуты помадой, потому что ему не нравится моя помада. Потому что она портит вкус поцелуя, а я хочу запомнить его. Потому что он никогда не повторится, ведь завтра я раз и навсегда уеду из этого города. И мне наплевать, что он не приглашает меня войти, потому что наверняка его постель греет очередная зачетная девчонка. Мне плевать, потому что меня почти нет. А еще он прав – я обещала.

« — У меня послезавтра днюха, — хрипит, зажимая рану, пока я подгоняю таксиста. — Придешь?

— Беляев, у тебя вроде не голова пробита, — злюсь, потому что от страха сводит скулы, а сама тону в его глазах.

В них — черный космос.

— Придешь? — настаивает, резко бледнея, и прижимает мою ладонь к своей.

— И что тебе подарить, Беляев? — сдаюсь, потому что ему нужно беречь силы.

— Поцелуй, — и в его космосе вспыхивают звезды. Господи, помоги. — Всего один…

Пальцами касается моих губ, стирая помаду.

— И выбрось нахрен свою помаду, — разряд под кожу. Вжимаюсь в сидение, ощущая, как пылают губы под его пальцем. — Хочу тебя настоящую.

Киваю, как завороженная. Поцелуй так поцелуй.

— Ты пообещала, Ева…»

Делаю шаг ему навстречу, замираю совсем близко. Кожа к коже. И неважно, что на мне ситцевое платье. Я чувствую его каждой клеткой: как срывается с тормозов его дыхание и мускулы под кожей перекатываются от напряжения. Такого острого, жгучего, что дико хочется попробовать его на вкус.

Но ведь я за этим и пришла.

— Евгения Матвеевна, надо же, — хмыкаю, кончиками пальцев касаюсь чистой повязки справа под ребрами. Он шумно втягивает носом воздух, но не меняет позу. Сдерживается. И, похоже, из последних сил. И если я сейчас коснусь его губами – обратного пути уже не будет. Это снесет все тормоза: и мои, и его. И тогда случится катастрофа. Тайфун, торнадо, армагеддон. И вряд ли мы выживем теми, кем есть в эту минуту.

— Ева… — его голос дрожит и его всего потряхивает, как в лихорадке. — Просто коснись меня, Ева. Пожалуйста…

— Только без рук, — одергиваю, когда он вытягивает руки из-за пояса. Еще один шумный вдох мне ответом. Пятерней прочесывает волосы, убирая с глаз челку, а я как дура пялюсь на его пробитую серебряной «штангой» бровь. И тянусь, чтобы потрогать ее, гладкую, прохладную. И точно помню, что позавчера ее не было.

— Болит? — спрашиваю, все-таки притронувшись к «штанге».

— Херня, — отмахивается, прикрыв веки. И я впервые не одергиваю его, потому что вновь ругается. Наслаждаюсь крохотными разрядами, что пульсируют во мне от его низкого голоса. Пусть бы еще говорил. — Ева… — на выдохе, почти умоляя.

Я слабачка и точно буду гореть в аду, но…я ловлю каплю ртом, слизываю с его горячей кожи. Растираю губами, оставляя под ключицей влажный след. Языком скольжу по ключице, наслаждаясь и запоминая его вкус: терпкий с шоколадным послевкусием. Самым кончиком по бьющейся на шее артерии, где стучит шальной пульс. В унисон болезненным толчкам между моих бедер. Один ритм, одно дыхание. Целую.