И мое “да” почти сорвалось с языка.

— Какое бесстыдство, — женский голос прозвучал как гром среди ясного неба. — Хоть бы людей постеснялись. Срам-то  какой.

Я отпрянула от Стаса, сгорая от стыда. Одернула платье. Господи, я ведь даже не заметила, когда Стас его задрал. Прижала ладони к пылающим щекам.

— Стыдно завидовать так громко, мадам, — насмешливый голос Стаса прошёлся по оголенным нервам.

Скривилась, вскинув голову и всё-таки посмотрев на ту, что сбросила меня с небес в реальность. Вот только сказать ей спасибо почему-то не хотелось. А ведь должно...потому что она права. Я совсем потеряла голову, когда увидела его. Потому что никогда...за все эти десять лет не ощущала и мизерной доли того, что вызывал во мне один голос Стаса.

Тучная женщина, что нас пристыдила, вспыхнула, но так ничего и не ответила, лишь рукой махнула и поспешила прочь.

А я вдруг представила, что на ее месте мог быть кто-то другой: соседка, знакомая или даже мама кого-то из моих учеников. Что бы тогда было? И ради чего? Минутной слабости? Вся жизнь под откос.

Всхлипнув, я побежала. Не оглядываясь. Уже скоро обогнав ту женщину, что-то бросившую мне в спину. Бежала, пока были силы. И даже когда выдохлась, когда в боку закололо, а ноги гудели и нарывали. Бежала, срываясь на шаг и снова...до боли в груди и висках.

Пока у своего дома не споткнулась и не упала. Зашипела от обиды и слезы застлали глаза. Села на колени, грязными руками растирая по щекам слезы. Платье порвалось, оголив бедро, но меня душила истерика. Такая острая и горькая, что захотелось врезать себе от души. Потому что как полная дура повелась на Стаса.

А он ведь не просто так появился именно сегодня. И именно там, где была и я.

Нет.

Стас Беляев и в семнадцать ничего не делал просто так, всегда искал выгоду даже в банальном подарке. Все просчитывал наперед.

Единственный раз он отступил от своих правил, когда спас моего Даньку. А потом просто исчез из моей жизни, чтобы появиться спустя десять лет и предъявить на меня права.

Вздохнула, загоняя подальше слезы и жалость к себе любимой. Знала, истерика еще нагрянет, как только я окажусь в четырех стенах персональной клетки.

Но сперва добраться бы до нее.

Выдохнув, отряхнулась. Кое-как стянув на бедре платье, медленно поднялась и наткнулась на двоих здоровенных мужиков. ?

Я не испугалась. Хоть и прекрасно понимала – они пришли за мной. А внутри только пустота, глухая и немая. Даже сердце, казалось, замедлило свою бешеную гонку.

Я стояла, чувствуя, как летний ветер ласкает разгоряченную прикосновениями Стаса кожу, и не могла пошевелиться.  Знала – никто не спасет. Никто сейчас не придет на помощь, даже если я заору во все горло.

Соседи…они как те самые пресловутые обезьянки: ничего не видят, не слышат и никогда ни во что не вмешаются. Даже если меня сейчас начнут резать на куски, улица останется темной и глухой к моим мольбам.

Данька же праздновал победу в товарищеском мачте и наверняка раздумывал над предложением попасть в высшую лигу, которое получил этим вечером. И хоть это было неожиданно, он шел к этому уверенно, разбивая в кровь колени, но поднимаясь снова и снова и забивая в ворота противника мяч за мячом.  Я была рада, что его нет рядом. По крайней мере, он останется цел. Потому что то, что происходило сейчас, напоминало фильмы о лихих девяностых, когда с должниками делали такое, что и в кошмарах не приснится.

Муж уже два дня не ночевал дома, и я понятия не имела, где и с кем он проводил это время. Сказал, решает проблемы, которые сам же и сотворил. Проблемы, в которые приказал не вмешиваться. Я и не вмешивалась. Но проблемы впутали меня сами.

И эти два громилы красноречиво подтверждали мои выводы.

— Ну что, лапонька, муженек твой где?

Его голос заглушил рев мотора, а спустя удар сердца мимо проехал спортивный мотоцикл. Желание попросить помощи на миг опалило горло, но я прикусила губу. Чем это мальчишка на байке поможет против наверняка вооруженных верзил? Искалечат только. Выдохнула и уловила, как здоровяк, что стоял ближе ко мне, сделал шаг навстречу. Отпрянула, мотая головой.

— Не знаю, — неожиданно хрипло. — Позвоните и спросите. Номер могу дать, — говорила, отступая. Инстинкты работали на отлично и все они вопили, что нужно бежать со всех ног, как еще совсем недавно я удирала от своего прошлого. Но ноги горели судорожной болью и кололо под ребрами. Сил бежать не осталось, как и страха.

— Куда же ты? — ласково так, но дернул на себя не ласково. Я больно врезалась в широкое тело, взвилась, чтобы вырваться. Но задохнулась, когда мерзкая лапища прошлась по оголенному бедру, а короткий смешок опалил шею. — Нет муженька, лапонька, ты будешь расплачиваться. Ты как, Леха, не против поиметь нашу лапоньку?

— Да она же старая, — брезгливо отозвался Леха.

— Ничего ты не понимаешь. Такие – самый сок. А трахаются как озверелые. А эта еще и ладненькая какая, — и рукой скользнул между бедер.

А я зубами ему в шею впилась.

— Ах ты сука! — взревел и отшвырнул от себя.

Упала на землю, кожу обожгло нестерпимо. А я в лицо искаженное этого урода смотрела. Как он за шею ухватился, кровь растирал по прокушенной коже. Я эту кровь на языке ощущала.  Сплюнула, рот вытерла, потому что противно стало до тошноты. Второй подлетел, за волосы схватил и во двор втянул, матерясь. А у меня слезы из глаз брызнули и больше ничего не могла: ни скулить, ни звать на помощь, — только ногами по плитке перебирала, чтобы колени не содрать. И о Стасе думала. Глупо, по-идиотски, но о нем одном. Мне бы о пощаде молить, о сыне подумать, как он без меня, ведь сломает это его и отцу никогда не простит, если узнает. А я…я о руках, что гладили ласково. О голосе, что шептал на ухо пошлости, от которых дикое желание скручивало всю. О Стасе…и как маленькая девочка радовалась, что смогла его увидеть снова. Как будто воздуха глотнула перед тем, как захлебнуться мутной водой.

Вздрогнула, когда здоровяк рванул ткань платья. Сжалась, попыталась вырваться, но меня держали крепко.

— Сейчас, сука, я тебя так оттрахаю в твою сочную задницу, что…

— Я так не думаю, — низкий голос, до краев наполненный злостью, разрезал вязкую ночь, словно острый кинжал. И сердце в груди рванулось от счастья и неверия. Стас! Стас? Это ведь он, правда? Не бред, не галлюцинация? Правда Стас?

— Эй мужик, ты, кажись, берега попутал, — «прокушенный» отпустил мои бедра и я коленями рухнула на твердую плитку. Боль обожгла до кости, но мне было все равно, потому что Стас стоял там, обтекаемый густым мраком, и держал в руке мои туфли. И смотрел только на меня.

— Ты туфли потеряла, Бабочка, — хрипло, словно каждое слово ему давалось с невыносимой мукой.