Маленькая йоркширская деревня Челлингфорд сильно пострадала в сороковые годы семнадцатого столетия. В самом начале конфликта между королем и парламентом все местные жители вслед за одним богатым семейством – им принадлежали почти все земли в округе – стали стойкими роялистами. Сэр Хью Челлингтон и его старший сын Томас отправились сражаться на стороне короля. Их сопровождали многие жители Челлингфорда. Сэр Хью и его сын воевали под началом прославленного герцога Ньюкасла; дела их шли неплохо до злосчастного июльского дня 1644 года, когда состоялась битва при Марстон-Мур близ Йорка. До начала сражения в полку Ньюкасла насчитывалось семь тысяч человек. К вечеру того злосчастного дня из семи тысяч осталось в живых немногим больше пятидесяти. Более тяжкого разгрома Ньюкаслу еще не доводилось переживать. Герцог винил во всем безрассудного племянника короля, принца Руперта, впоследствии покинувшего Англию.

Когда в Челлингфорд прибыли ужасные вести, деревня была потрясена до самых основ. Цвет местной молодежи погиб в бою. Большинство же из тех, кто сумел кое-как приковылять домой, вскоре скончались от ран. Восемнадцатилетний Томас Челлингтон тоже погиб в бою, но, несмотря на это, весь гнев местных жителей обрушился на сэра Хью. Сам он вернулся невредимым, и вся деревня возненавидела его за это. Когда его выслали за границу, те, кто некогда его поддерживал, лишь злобно бурчали: «Так ему и надо». С тех пор жители Челлингфорда, как и остальные йоркширцы, предпочитали остерегаться роялистов. Йоркшир был потерян для короля, а Челлингфорд едва ли не за одну ночь переметнулся на сторону победоносного парламента и его быстро возвысившегося главы генерал-лейтенанта Оливера Кромвеля. На общественное мнение никак не повлиял тот факт, что именно парламентаристы – их называли «круглоголовыми» – перебили почти всех молодых челлингфордцев. Местные жители по-прежнему винили во всем сэра Хью Челлингтона.

Даже в тот мрачный день, когда в деревню прибыл полк парламентаристов, жители Челлингфорда не усомнились в своем выборе. Если поведение солдат и шокировало местных жителей, они помалкивали даже после того, как солдаты устроили в их церкви конюшню. Когда полк, наконец, покинул деревню, челлингфордцы изумленно взирали на разбитые витражи, пустые стены и нефы; исчезли лампады, подсвечники, серебряная утварь, прекрасные картины, иконы. Солдаты обшарили почти все деревенские дома, хотя брать в Челлингфорде было почти нечего. Перед уходом капитан – командир отряда – реквизировал всех верховых лошадей, а съестных припасов солдаты взяли столько, сколько могли увезти. Взамен капитан оставил клочок бумаги, в котором обещал в будущем возместить ущерб. Впрочем, никто ему не поверил.

Постепенно, очень медленно Челлингфорд оправлялся от военных ран. Однако никто и не думал восставать против мародеров. Вину за все невзгоды по привычке возлагали на ссыльного сэра Хью Челлингтона: из-за него, мол, все и началось. Как ни странно, никто при этом не пытался оскорбить жену сэра Хью, его дочь и младшего сына; не покусились местные жители и на замок опального лорда. Правда, семейству изгнанника словно объявили бойкот; никто из местных жителей не соглашался пойти к ним в услужение.

Но прошло время, и старые обиды начали понемногу забываться. К 1655 году в замке произошли большие перемены, и теперь обитатели замка без труда нанимали прислугу.

По тропинке, ведущей к церкви, спускалась леди Джейн Челлингтон, жена сосланного сэра Хью. Ей небезопасно было перечить, у дамы был сильный характер, в чем многим пришлось убедиться на собственном опыте. В Челлингфорде она предпочитала держаться скромно, но по горделивой осанке было видно, что это дается ей нелегко. Сегодня ее сопровождала дочь Изабелла. По мнению местных жителей, она была по-прежнему красива, несмотря на то, что засиделась в девицах, в свои двадцать три года она все еще была не замужем.

Следом за дамами шла хрупкая девушка, судя по одежде – служанка. Хотя ненависть к опальному сэру Хью еще не совсем истерлась из памяти деревенских жителей, женщины по привычке приседали в книксене, завидев маленькую процессию. К 1655 году подросли дети, у которых битва при Марстон-Мур отняла отцов, дядьев и старших братьев; однако, завидев леди из замка, мужчины прекращали работу и механически приподнимали шапки, приветствуя их.

За всем происходящим наблюдал человек, который, сутуля спину, стоял в тени церковного портала. Его запыленная ряса свисала до самых лодыжек, а плотная черная шапочка отчасти скрывала седеющие кудри. В деревне он появился внезапно, но никто не выказывал любопытства, кто он и откуда. Здешние жители привыкли к чужакам, ведь Челлингфорд стоит на северной дороге, ведущей в Йорк. Путники нередко останавливаются на местном постоялом дворе, где им предоставляют кров и скромную еду.

Когда леди Джейн с дочерью приблизились к церкви, незнакомец в рясе отвернулся и, казалось, всецело углубился в расшифровку надписи на замшелой могильной плите.

На дамах были платья, сшитые из дорогой материи, – у матери темно-синее, у дочери чуть светлее, оно очень шло к ее глазам. Плечи матери и дочери закрывали широкие глухие полотняные воротники, отороченные кружевом, волосы были скрыты жесткими широкополыми шляпами. Поняв, что дамы не обращают на него внимания, незнакомец стал осторожно наблюдать за ними. Это оказалось не сложно, потому что мать и дочь были увлечены беседой.

– Мама, – донесся до него раздраженный голос молодой дамы, – почему мы не можем ездить сюда верхом, раз уж вы настаиваете на ежедневном посещении церкви? Отчего мы проделываем весь путь пешком, словно простолюдинки?

– Придержи язык, милая! – одернула ее мать. – Ты прекрасно знаешь, каково наше положение. Нас здесь не любят! Мы должны быть осторожными, у деревенских жителей долгая память. Пышный выезд может всколыхнуть ненависть к нам. Потерпим еще немного, изобразим кающихся грешниц – по крайней мере…

Двери за ними захлопнулись, едва не ударив скромно одетую девушку, шедшую следом за дамами. Девушка остановилась на пороге и сморщила забавную гримаску так, словно она привыкла к тому, что о ее присутствии забывают. Поймав на себе взгляд незнакомца, она одарила его мимолетной улыбкой.

Ее платье из грубой серой материи было ей велико, как будто его сшили на более полную фигуру, и настолько коротко, что виднелись туфли и чулки. Черты лица девушки отличались правильностью и изяществом, а сильная бледность еще больше подчеркивала яркость ее зеленых глаз. Волосы были так тщательно упрятаны под плотный белый чепец, что невозможно было понять, какого они цвета. На короткое мгновение взгляды девушки и незнакомца встретились, но оба тут же отвернулись друг от друга. Мужчина остался невозмутим, девушка же озадаченно нахмурилась. Незнакомец отвернулся чуть раньше, девушка, пожав хрупкими плечами, открыла дверь и вошла в храм.

Глаза у незнакомца были серые и, пожалуй, слишком живые, они странно не сочетались с его сединой и сгорбленной спиной. Довольно долго он стоял без движения, задумчиво глядя на тяжелую резную деревянную дверь. Юную зеленоглазую служанку он не знал, но две дамы были слишком хорошо ему знакомы, и он был несколько озадачен. Дорогая материя их платьев не вязалась с чопорными пуританскими, туго накрахмаленными воротниками. Впрочем, чему удивляться? Едва ли они могли позволить себе наряжаться, как в прежние времена, при короле. Он знал о том, какими непомерными налогами облагают бывших сторонников короля. Однако непохоже, чтобы мать и дочь Челлингтон бедствовали. Платья их не выцвели, не истерлись; судя по тому, что он услышал, у них есть верховые лошади или даже карета, роль скромниц они играют лишь потому, что так решила леди Джейн.