Руда, только в период между 1750 и 1850 годами в результате огораживаний «примерно четверть обрабатываемой территории из открытого поля, общей земли, луга или пустыря превратилась в частные поля» [Captain Swing, стр. 27].

Правящие классы рассматривали право крестьян на общинные земли как источник экономической независимости от капиталистов и помещиков, а значит, как угрозу, которую необходимо уничтожить. Огораживание ликвидировало «опасный очаг неповиновения» и заставило рабочих продавать свой труд на условиях хозяев. Артур Юнг, джентльмен из Линкольншира, описывал общины как «рассадник „варваров", воспитывающий вредную расу людей». «Все, кроме идиотов, знают — писал он — что низшие классы нужно держать в бедности, иначе они никогда не станут трудолюбивыми». Журнал The Commercial and Agricultural Magazine в 1800 году предупреждал, что если оставить рабочему «больше земли, чем его семья может обрабатывать по вечерам», то «фермер больше не сможет зависеть от его постоянной работы» [Э. П.

Томпсон, The Making of the English Working Class, стр. 219-220, 358]. Сэр Ричард Прайс прокомментировал превращение самодостаточных собственников в «совокупность людей, которые зарабатывают себе на пропитание, работая на других». «Возможно, труда будет больше, так как к нему будет больше принуждения» [Маркс, « Экспроприация...»].

Маркс приводил парламентские «акты огораживания» в качестве доказательства того, что коммуны, отнюдь не являясь «частной собственностью крупных помещиков, занявших место феодалов», на самом деле нуждались в «парламентском перевороте [.] для превращения их в частную собственность» [«Экспроприация.»]. Процесс примитивного накопления, во всей его жестокости, был подытожен тем же автором:

«Эти новые вольноотпущенники [т.е. бывшие крепостные] лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня» [« Тайна первоначального накопления», глава 24, Капитал, том 1].

Даже тогда рабочий класс не был достаточно бессилен. Государство должно было регулировать движение рабочей силы, служить биржей труда от имени капиталистов и поддерживать порядок. Система приходского регулирования передвижения людей в рамках законов о бедных и законов о бродяжничестве напоминала внутреннюю паспортную систему Южной Африки или Черные кодексы. Это «произвело на английских земледельцев такое же действие, — писал Маркс, — как указ татарина Бориса Годунова на русское крестьянство» [«Экспроприация.»]. Адам Смит полагал, что в Англии «едва ли найдется бедняк сорока лет от роду [.] который в течение жизни не чувствовал бы себя наиболее жестоко угнетенным этим плохо продуманным законом о поселениях» [«Исследование о природе и причинах богатства народов», глава 10].

Государство поддерживало трудовую дисциплину, не позволяя рабочим «голосовать ногами». Трудно было убедить приходские власти выдать человеку свидетельство, дающее ему право переехать в другой приход в поисках работы. Рабочие были вынуждены оставаться на месте и торговаться за работу на рынке труда [«Исследование. », глава 10].

На первый взгляд, это может показаться неудобным для приходов, испытывающих нехватку рабочей силы [«Исследование.», глава 10]. Фабрики строились у источников водной энергии, как правило, удаленных от населенных пунктов. Тысячи рабочих нужно было привозить издалека. Но государство спасало положение, выступая в роли посредника, обеспечивая бедные рабочей силой приходы дешевым избыточным трудом из других мест, лишая рабочих возможности найти лучшие условия. Возникла значительная торговля детьми-рабочими, которые в любом случае не этого сделать сами [Хаммонды, The Town Labourer, стр. 146].

Пособие «редко выдавалось без прихода, претендующего на исключительное право распоряжаться по своему усмотрению всеми детьми человека, получающего пособие», говоря словами Комитета по приходским ученикам 1815 года [Town Labourer, стр. 144, 147]. Даже когда комиссары по Закону о бедных поощряли миграцию в бедные рабочей силой приходы, они не поощряли взрослых мужчин, и «предпочтение отдавалось „вдовам с большими семьями детей или ремесленникам [.] с большими семьями"». Кроме того, доступность дешевой рабочей силы намеренно использовалась для снижения заработной платы; фермеры увольняли своих собственных поденщиков и вместо этого обращались за помощью к надсмотрщику [ The Making of the English Working Class, стр. 223-224].

Хотя теоретически Combination Laws (законы о рабочих объединениях) распространялись как на хозяев, так и на рабочих, на практике они не применялись в отношении последних [«Исследование. », глава 10], [ Town Labourer, ч. 1, стр. 74]. «A Journeyman Cotton Spinner» — анонимный памфлетист, которого цитирует Э. П. Томпсон [ The Making of the English Working Class, стр. 199202] — описывал «отвратительную систему, существующую среди господ», в которой рабочие, покинувшие своих хозяев из-за разногласий по поводу заработной платы, фактически заносились в черный список. Combination Laws требовали от подозреваемых отвечать на вопросы под присягой, наделяли мировых судей правом выносить решение в порядке упрощенного судопроизводства и позволяли конфисковывать деньги, накопленные для помощи семьям забастовщиков [Town Labourer, стр. 123-127]. А законы, устанавливающие максимальные ставки заработной платы, представляли собой навязанную государством систему объединения господ. Как сказал Адам Смит, «всякий раз, когда законодательная власть пытается регулировать различия между хозяевами и их рабочими, ее советниками всегда оказываются хозяева» [«Исследование. », глава 10].

Образ жизни рабочего класса при фабричной системе, с ее новыми формами социального контроля, был радикально оторван от прошлого. Он предполагал резкую потерю контроля над их собственной работой. Рабочий календарь 17 века все еще находился под сильным влиянием средневековых обычаев. Хотя между посадкой и сбором урожая были длинные дни, прерывистые периоды легкой работы и большое количество праздников в совокупности сокращали среднее рабочее время намного ниже нашего. Темп работы, как правило, определялся солнцем или биологическими ритмами рабочего, который вставал после крепкого сна и садился отдыхать, когда ему этого хотелось. Крестьянин, имевший доступ к общей земле, даже если ему нужен был дополнительный доход от наемного труда, мог брать работу на непостоянной основе, а затем возвращаться к работе на себя. Это была неприемлемая степень независимости с точки зрения капиталистов.

«В современном мире большинству людей приходится приспосабливаться к определенной дисциплине, соблюдать чужие расписания [...] или работать по чужим приказам, но мы должны помнить, что население, которое было брошено в жестокий ритм фабрики, зарабатывало себе на жизнь в условиях относительной свободы, и что дисциплина ранней фабрики была особенно дикой [...] Ни один экономист того времени, оценивая выгоды или потери от фабричной занятости, никогда не учитывал напряжение и боль, которые испытывал человек, когда он переходил от жизни, в которой он мог курить, есть, копать или спать, как ему заблагорассудится, к жизни, в которой кто-то словно закрыл его на ключ, и в течение четырнадцати часов он не имел права даже свистнуть. Это было похоже