системы привилегий. На подлинно свободном банковском рынке любая группа людей могла бы создать взаимный банк и выдавать монетизированные кредиты в форме банкнот под любой вид обеспечения по своему выбору, причем принятие этих банкнот в качестве платежного средства было бы условием членства. Грин предположил, что взаимный банк может выбрать в качестве залога не только товарную собственность, но и «залог [будущего производства]» [Mutual Banking, стр. 73]. В результате, благодаря конкуренции, процентные ставки снизились бы до уровня административных накладных расходов — менее одного процента.

Обилие дешевых кредитов резко изменило бы баланс сил между капиталом и трудом, и доходность труда заменила бы доходность капитала в качестве доминирующей формы экономической деятельности. По словам Робинсона,

На монопольной ставке процента на деньги, которая [...]навязана нам законом, основана вся система процента на капитал, которая пронизывает весь современный бизнес.

При свободном банковском обслуживании проценты по облигациям всех видов и дивиденды по акциям упали бы до минимального банковского процента. Так называемая аренда домов [...] снизилась бы до стоимости их содержания и замены.

Вся та часть продукта, которая сейчас берется в виде процентов, принадлежала бы производителю. Капитал, как бы [...] его ни определяли, практически перестал бы существовать как средство получения дохода, по той простой причине, что если деньги, на которые можно купить капитал, можно получить за половину одного процента, то сам капитал не может иметь более высокую цену [The Economics of Liberty, стр. 80-81].

И результатом этого стало бы радикальное улучшение позиции арендаторов и рабочих в переговорах с владельцами земли и капитала. По словам Гэри Элкина, анархизм свободного рынка Такера нес в себе определенные неотъемлемые либертарно-социалистические последствия:

Важно отметить, что из-за предложения Такера увеличить переговорную силу рабочих через доступ к взаимному кредитованию, его так называемый индивидуалистический анархизм не только совместим с рабочим контролем, но и фактически будет способствовать ему. Ведь если доступ к взаимному кредитованию увеличит переговорную силу рабочих в той степени, в которой, по утверждению Такера, это произойдет, то они смогут (1) требовать и иметь демократию на рабочем месте и (2) объединять свои кредиты для покупки и коллективного владения компаниями.

Банковская монополия была не только «стержнем капитализма», но и семенем, из которого выросла монополия помещика. Без денежной монополии цена на землю была бы гораздо ниже и способствовала бы «процессу снижения ренты до нуля» [Гэри Элкин, «Benjamin Tucker — Anarchist or Capitalist»].

Учитывая улучшение переговорной позиции работника, «способность капиталистов извлекать прибавочную стоимость из труда работников будет устранена или, по крайней мере, значительно уменьшена» [Mutual Banking]. Поскольку вознаграждение за труд приближается к добавленной стоимости, прибыль на капитал снижается в результате рыночной конкуренции, а стоимость корпоративных акций, соответственно, падает, работник становится фактическим совладельцем своего рабочего места, даже если компания номинально остается в собственности акционеров.

Почти нулевые процентные ставки повысили бы независимость труда всевозможными интересными способами. Во-первых, любой человек, имеющий сейчас двадцатилетнюю ипотеку под 8%, мог бы, при отсутствии ростовщичества, выплатить ее за десять лет. У большинства людей в возрасте 30 лет дома были бы оплачены. Благодаря этому и отсутствию долгов по кредитным картам с высокими процентами исчезли бы два самых больших источника беспокойства по поводу сохранения рабочего места любой ценой. Кроме того, у многих работников были бы большие сбережения («деньги на черный день»). Значительное число работников вышли бы на пенсию в возрасте сорока или пятидесяти лет, перешли на неполный рабочий день или начали заниматься бизнесом; в условиях конкуренции за рабочие места эффект на переговорную силу будет революционным.

Наш гипотетический мир свободного кредита во многом напоминает ситуацию в колониальных обществах. Э. Г. Уэйкфилд в книге «Взгляд на искусство колонизации» (A View of the Art of Colonization) писал о неприемлемо слабой позиции класса наемных работников, когда самозанятость с собственным имуществом была легкодоступна. В колониях существовал жесткий рынок труда и слабая трудовая дисциплина из-за обилия дешевой земли. «Мало того, что степень эксплуатации наемного работника остается неприлично низкой. Вместе с отношением зависимости наемный рабочий теряет и чувство зависимости от скупого капиталиста».

Там, где земля дешева и все люди свободны, где каждый, кто пожелает, может получить кусок земли, труд не только очень дорог, что касается доли рабочих в продукте, но и трудно получить комбинированный труд по любой цене.

Эта среда также препятствовала концентрации богатства, как заметил Уэйкфилд: «Немногие, даже из тех, чья жизнь необычайно длинна, могут накопить огромные массы богатства». В результате колониальная элита обращалась к родной стране с просьбой привлечь импортную рабочую силу и ограничить использование земли для поселения. По словам ученика Уэйкфилда Германа Меривейла, существовало «настоятельное желание иметь более дешевых и более покорных рабочих — класс, которому капиталист мог бы диктовать условия, вместо того чтобы они диктовали ему» [Морис Добб, Studies in the Development of Capitalism; Маркс, глава 25: « Современная теория колонизации», Капитал, том 1].

Помимо всего этого, центральные банковские системы выполняют и другие функции в интересах капитала. Прежде всего, главным требованием финансовых капиталистов является недопущение инфляции, чтобы обеспечить предсказуемую доходность инвестиций. Это якобы является основной целью Федеральной резервной системы и других центральных банков. Но не менее важной является роль центральных банков в поддержании того, что они считают «естественным» уровнем безработицы — до 1990-х годов около шести процентов. Причина в том, что, когда уровень безработицы становится намного ниже этой цифры, труд становится все более жестким и требует более высокой оплаты и условий труда, а также большей автономии. Работники готовы терпеть гораздо меньше дерьма от босса, когда они знают, что на следующий день смогут найти работу, по крайней мере, не хуже. С другой стороны, ничто так эффективно не помогает «вправить мозги», как осознание того, что люди выстраиваются в очередь, чтобы занять место.

Клинтоновское «процветание» является мнимым исключением из этого правила. Когда безработица грозила упасть ниже четырехпроцентной отметки, некоторые члены Федеральной резервной системы ратовали за повышение процентных ставок и снятие «инфляционного» давления путем выбрасывания на улицу нескольких миллионов рабочих. Но, как свидетельствовал Алан Гринспен [Testimony of Chairman Alan Greenspan] перед банковским комитетом Сената, ситуация была уникальной. Учитывая степень незащищенности рабочих мест в высокотехнологичной экономике, существовало «(не)типичное сдерживание роста денежных компенсаций». В 1996 году, даже при напряженной ситуации на рынке труда, 46% работников крупных фирм опасались увольнений — по сравнению с 25% в 1991 году, когда безработица была намного выше.

Нежелание работников покидать свои рабочие места в поисках другой работы по мере сужения рынка труда стало еще одним