— Мадар[3], познакомься с моей невестой, — провозгласил Кир, хлопнув в ладоши.

— Песарам[4], сын мой! — воскликнула она, игнорируя мою протянутую руку.

Я съеживаюсь под ее пристальным и язвительным взглядом, которым она окинула меня с головы до ног, задержавшись на моих рыжих кудрях. Внезапно она начала яростно чихать, изображая приступ аллергии, и в тот момент я не сообразила, что он был спровоцирован именно мной. Она воздела над головой Кира Библию, и мы переступили порог ее дома. В другой руке она держала примитивный светильник, проволочную корзину с углями. Внезапно меня охватывает неудержимое желание откупорить свой меховой бурдюк с духами и выпустить их на волю, чтобы их аромат заглушил едкий запах жженых семян душистой руты, которыми она отгоняет дурной глаз.

Кир привлек меня в свои объятия.

— Добро пожаловать в Персию, юнам[5].

Ягхут резко развернулась на каблуках и, подобно фурии, выскочила из сада. Я оглянулась ей вслед и увидела, как она с размаху швырнула светильник в небольшой пруд. Умирающие угли жалобно зашипели в воде.

Внезапно меня охватила тоска по Парижу. Я вдруг поняла, что мне ужасно не хватает Франсуазы и мадам Габриэль. Удивительно, но в ту минуту я бы обрадовалась даже сонму призраков моей бабушки, бродящих по шато Габриэль, фамильному замку и окрестной долине Африканской циветты.

В течение последующих двух недель, которые прожила вместе с Ягхут, я прилагала все усилия, чтобы понравиться ей и завоевать ее расположение. Я старалась разговаривать только на фарси, которому научил меня Альфонс, наш дворецкий-перс, еще когда я жила дома. Я заваривала чай и смешивала травы и специи для риса. Я готовила горме сабзи, молодую баранину, тушенную со специями, красными бобами и сушеным лимоном. Но носить чадру я отказалась наотрез, невзирая на неустанные настойчивые просьбы свекрови.

Приступы чихания, одолевавшие ее в моем присутствии, бульканье ее кальяна, розовые лепестки, трепещущие в кипящей воде, клубы дыма, вырывающиеся из ее ноздрей, — все это казалось мне грубым и оскорбительным и вселяло в меня нешуточный страх. Сколько же еще мне придется жить под одной крышей с этой женщиной? Когда она начала демонстративно класть таблетки под язык, дабы справиться с приближающимся сердечным приступом, я уже готова была бежать на край света. В самом страшном сне мне не могло присниться, что я должна буду мириться с этой темноглазой и усатой Ягхут и Кир ничем не сможет мне помочь.

— Она в самом деле девственница? — однажды утром прошипела она Киру. — Не смотри на меня так, песарам, просто подумай еще раз хорошенько, действительно ли ты хочешь жениться на ней. Потому что если она не сумеет окропить кровью священную простыню, на которой в четырех углах стоит подпись раввина Шлемы, то ты для меня будешь все равно что мертвый.

— Тогда можешь считать, что я умер здесь и сейчас! — в сердцах воскликнул Кир.

Я опаздывала к завтраку, бережно укладывая свои кудри, когда он схватил меня за руку и потащил за собой. Мы бегом выскочили в дверь, промчались по пыльному дворику с его древними грецкими орехами и шелковицами, по которому расхаживали тощие цыплята и громкоголосые петухи, и миновали наружную уборную, которая видом и запахом всегда напоминала мне разверстую могилу.

* * *

— Очнитесь, ханум Симона, — упрекает Пирл, повивальная бабка, возвращая меня к реальности. Я снова в горах, а во рту ощущается горький привкус петушиных яичек. — Если вы не забеременеете, ваш муж сбежит от вас на енге дония, в Америку, на край света.

Биард, владелец чайханы на углу, считает енге дония, Америку, краем света, который, в общем, находится очень далеко от Персии. Где-нибудь в районе долины Африканской циветты, как мне кажется.

Из своей сорочки Пирл извлекает комочек плоти, который напоминает скорее сморщенную кожу, а не грудь, и ловко сует ее себе куда-то под мышку, попадая, впрочем, в рот ребенку, привязанному к ней чадрой.

— Видите, ман аме каре астам, ребенку нравится, да и я готова делать любую работу.

Oui, oui[6], я полагаю, ее можно считать знатоком в воспитании детей. Но я скорее вернусь в Тегеран и стану жить с Ягхут, чем доверю этой женщине пестовать моего ребенка, когда он у меня будет.

Ее единственный зрячий глаз пристально смотрит на меня, а другой затянут тусклой ужасной пленкой молочного цвета, совсем как у мертвого козла. По ее словам, она потеряла глаз во время эпидемии трахомы в Раште, городке на севере Персии. Но женщина уверяет меня, что своим единственным глазом она видит лучше, чем я двумя. Она берет щепотку адской смеси из ступки и своими загрубелыми пальцами скатывает ее в отвратительного вида шарик.

Я отрицательно качаю головой, давая понять, что не стану глотать этот куриный помет — на него поразительно похож злосчастный шарик.

— Ну что же, так тому и быть, — начинает угрожающе женщина и поправляет пучок волос на затылке, — не хотите зачать ребенка — и не надо. Я пришла сюда, чтобы сделать из вас целомудренную женщину. Как иначе может поступить правоверный мусульманин, ханум, кроме как прийти на помощь чужеземцу в своих горах?

Впервые Пирл появилась на пороге моего дома неделю назад. У нее было послание от Ягхут: «Хотя Кир и женился на француженке-неверной, он по-прежнему остается персидским евреем. И, как и все мы, он заслуживает иметь сына, который прочел бы отходную молитву над его могилой».

В тот день, глядя на Пирл, стоящую у моих дверей, я ощутила, как в душу вползает холодный и липкий страх. Что будет, если я не смогу забеременеть? Что будет, если я не смогу зачать ребенка Кира?

Я широко распахнула дверь и отступила в сторону, приглашая повивальную бабку войти в небольшое каменное строение, которое стало моим домом.

Зажатый между двумя утесами, откуда открывается потрясающий вид на вулкан Дамаванд, о котором сложено великое множество мифов и легенд Персии, домик располагается в нескольких тысячах метров над Тегераном. Соседние горы испещрены ручьями, родниками и водопадами, которые, впадая в реки Карадж и Джайруд, питают расположенный внизу и задыхающийся в тисках жажды город. На рассвете, когда на нашей шиферной крыше присаживаются отдохнуть облака, в двери дома стучат странники. Они приходят к нам в надежде получить чашку горячего чая, стакан гранатового сока или омлет из фиников с луком, прежде чем возобновить свой путь к вершине, пока солнце не превратило валуны в раскаленную жаровню или ледяной ветер не начал швырять в лицо снежное крошево. От бесконечного чередования земли и камня, дождя и снега создается впечатление, что все четыре времени года проносятся за один день. Звенящая тишина, лишь подчеркиваемая случайным стуком копыт, карканьем ворон или пронзительным криком мулов, разительно отличается от чувственного хаоса, царящего в шато Габриэль.