Однако полчаса спустя стало ясно, что расписание лажовое, кобъективной реальности отношения не имеет. Последний автобус то ли проскочилраньше, то ли его вообще отменили.

Роб неуверенно попробовал голосовать – большим пальцем,по-западному, но машин было мало, и ни одна, конечно, не остановилась. А потомдорога вообще вымерла. Сверху сосны и черное небо, вокруг глухие серые заборы.И холодно, факинг шит, до чего же холодно!

Он стучал зубами под разбитым фонарем, всхлипывал, бормоталругательства – по-русски и по-английски.

Дурацкая, нелепая ситуёвина, совершенно в духе всей егострёмной лайфстори. Вернуться на дачу? Ни за что, лучше околеть от холода.Двинуть пешедралом? Это на минуточку 25 кэмэ, до Кольцевой. Денег в карманепятьдесят копеек, а задарма хрен кто подвезет, чай не Калифорния.

Тут он покраснел от злости, вспомнив, как потратил заветнуюпятерку. Два месяца в буфете не завтракал, деньги копил. Думал выпендритьсяперед Регинкой, купил венгерский джин «Марина» за 4.50. А Регинка только носсморщила, у нее на столе красовалась сплошная фирма из валютной «Березки»: и«бифитер», и виски «тичерс», и даже яичный ликер «адвокат». Венгерское пойлоона по-тихому убрала, а Роб сделал вид, будто этого не заметил.

– Нечего было соваться с кувшинным рылом, драгоценный РобертЛукич, – сказал он вслух.

По имени-отчеству Роб обращался к себе только в минутыособенно лютого самоедства. Роберт Лукич! Комбинейшн не для слабонервных. Ужеза одно это следовало бы лишить предков родительских прав.

Фамилия-то Робу досталась неплохая, даже звучная: Дарновский.Что дед назвал фазера «Лукой», в общем, тоже понятно. Старикан был из духовногосословия, что возьмешь с бывшего попа? Но папаша, байдарочник фигов! Но мамхен,работница культуры! Какие ослиные мозги надо иметь, чтобы назвать сына«Робертом»! Это у них, дебильных шестидесятников, поэт Рождественский былзаместо ясного солнышка. Матушка и сейчас, бывает, как закатит глаза, какзаведет: «Я жизнь люблю безбожно, хоть знаю наперед, что рано или позднонастанет мой черед!» Бе-е, блевать охота.

Роберт Лукич Дарновский, каково? Обхохочешься.

Пока молодой – ладно, но как жить, когда войдешь в возраст?Слава богу, будет это нескоро, лет через двадцать. Может, к тому временидурацкий обычай называть человека по имени-отчеству отомрет, и станет у нас,как в Америке: просто Роберт Дарновский. А еще лучше Роб или Робби. Вон уштатников президент Картер – Джимми и всё, а не Джеймс Лукич или как там его побатюшке.

Позорная курточка из плащевки не грела, а лишь противношуршала, и Роб обратил весь человеконенавистнический пыл на своего геройскогородителя, потому что куртец покупал именно он. Типа подарок на день рождения.Видел Роб эти выдающиеся произведения отечественного легкопрома в магазинеуцененных товаров, цена им 14 рублей. Оно конечно, зарплата у старшего инженерапаршивая, плюс мазеру алименты, да двух новых киндеров себе настругал. Тольколучше бы ничего не дарил. Или выдал деньгами. Да ну его, урода. Это из-зафазера жизнь Роба превратилась в сплошное унижение. Учился бы в нормальнойшколе, с детьми обыкновенных родителей, чувствовал бы себя не хуже прочих. Набеду, во дворе их дома находилась знаменитая 12-я спецшкола, куда абы кого непринимали, но папаня разузнал, что существует какая-то квота для детеймикрорайона, дошустрился аж до ГОРОНО и пристроил-таки сына в пижонское учебноезаведение. «Пускай мальчик учит язык, в жизни пригодится».

Таких, как Роб, принятых по квоте, в классе называли«туземцами». «Туземцы» жили не в отдельных квартирах, а в коммуналках, ели недомашние сэндвичи с сервелатом, а школьные завтраки, летом ездили не к парентамв Вашингтон или Токио, а в пионерлагерь. После восьмилетки всех их на хренвыперли в обычную школу, потому что в 12-ой разукрупняли классы. Уцелели толькодвое: Шилов, у которого отец инвалид войны, и Дарновский, круглый отличник.

Счастливая юность у Роба протекала следующим макаром.Вставал он в шесть, потому что до школы из Новогиреева, где мамхену отслюниликвартиру в девятиэтажке, было полтора часа езды. Сидел на первой парте, усердноскрипел шариковой ручкой за 35 копеек – во всем классе такими писали только онда Шилов, остальные всё больше «паркерами». Когда никто на него не смотрел (тоесть почти всегда), исподтишка косился на Регинку Кирпиченко, подругуромантических и эротических грез. Та о грезах, конечно, не догадывалась, потомучто была красавица, дипломатическая дочка и вообще существовала в пространстве,которое с панельно-блочным Новогиреевым никак не пересекалось.

Всего один разок попал Роб в ее волшебное зазеркалье, икаким же обломом всё закончилось!

Он всхлипнул, поперхнулся холодным воздухом, закашлялся. Изгруди донеслось жалобное клокотание, и Роб подумал: отлично, воспаление легких,проболею до конца учебного года, а потом только экзамены сдать и привет, навыпускном как-нибудь без меня перетопчетесь.

Однако не ночевать же тут было, на этой факаной остановке.Еще в самом деле околеешь. Как собака под забором.

Он вжал голову в плечи, согнул руки в локтях и затрусилвперед по дороге. Хоть до поворота на Рублево-Успенское шоссе добраться. Может,все-таки подвезет кто-нибудь до Москвы за полтинник. Нет, за сорок пять копеек– пятак надо на метро оставить.

Отбежал на сотню метров, и вдруг сзади донеслось пофыркиваниемотора. Оглянулся – из-за угла сначала выскользнул свет фар, потом вынырнуласерая прямоугольная туша.

Неужели автобус приехал? «Чтоб их подобрать, потерпевших вночи крушенье, крушенье», как поет мамхенов Окуджава?

Роб припустил со всех ног назад к бетонному козырьку, да ещеруками замахал. Вдруг не остановится?

Но автобус затормозил. Устало вздохнув типа «как же вы всеменя достали», открыл двери.

Еще не веря нежданной удаче, Роб вскарабкался по ступенькам.

В салоне горел тусклый свет, орало радио (в московскомобщественном транспорте такого никогда не бывает), за стеклом позевывалводитель.

– Оплачиваем проезд, – прогудел динамик, заглушив бубнежрадиопередачи. – Десять копеек.

Роб кинул в кассу гривенник, оторвал два пятикопеечныхбилетика.

Куда бы приткнуться?

Пипла в автобусе было немного. Все как один дрыхли,развалившись на сиденьях – кто вдвоем, кто сам по себе. Жаться не хотелось, иРоб двинулся по проходу, высматривая свободное место, чтоб без соседа.