И вдруг 5 мая, после классного часа по случаю дня рожденияКарла Маркса, подходит к нему Регинка, смотрит своими глазищами и говорит:

– Робчик, у меня десятого сейшн. На даче, с ночевкой. Еслихочешь, приезжай.

Она стояла у окна вся освещенная солнцем, перетянутые синейлентой волосы сверкали и переливались, и у Роба перехватило в горле, в вискахжарко застучало, а в груди, наоборот, стало холодно.

До чего же она была красивая! Даже если б фазер у нееработал не торгпредом, а дворником, все равно сутулому очкарику такаябьюти-квин никогда и ни за что бы не досталась.

Главное, она не только красивая была, но и хорошая. Он сразудогадался, чем вызвано неожиданное приглашение. Пару дней назад была городскаяконтрольная по алгебре, а у Регинки с математикой не очень. Кинула через рядзаписку: «SOS!». Роб свой первый вариант сразу бросил, наскоро решил задачкивторого варианта и тем же манером переправил свернутый листок обратно. Так чтоне его прыщами прельстилась Регинка – захотела за контрольную отблагодарить.

– Десятого? – небрежно переспросил он. – Вроде нормально.Ладно, приеду.

И не удержал лица – просиял счастливой улыбкой.

Но когда очухался, стало жутко. Что надеть? В синей школьнойформе на дачу не поедешь. Можно представить, как остальные расфуфырятся. Им-тохорошо, с их «Березками» и привозными шмотками, а у него даже джинсовнормальных нет.

И кинулся на поклон к матери, больше все равно было не ккому. Знал, что имеется у мамхена какая-никакая заначка, даром что ли в своейбиблиотеке два детских кружка по вечерам ведет.

Про фирменное тряпье втолковывать ей было без мазы – неврубилась бы. Она до сих пор джинсы называла «техасами», а кроссовки «кедами».Поэтому Роб заговорил на доступном ей языке: мол, приглашен к девочке из оченьприличной семьи, не хочется выглядеть оборванцем. Намекнул и на романтическиечувства.

Последнее сработало безотказно. После того, как слинялфазер, Лидочка Львовна (так мать называли все ее сослуживицы) вся как-топожухла, что называется, махнула на себя рукой. Ни волосы покрасить, ни марафетнавести, а одевалась – вообще песня, причем погребальная. Но при волшебныхсловах «знаешь, мама, эта девочка мне так нравится…» Лидочка Львовна, какстарый боевой конь при звуках трубы, тряхнула полугодовыми химическимикудряшками, сверкнула очами и запустила из любимого поэта:

– Снятся усталым спортсменам рекорды, снятся суровым поэтамслова, снятся влюбленным в огромном городе не-о-битаемые ос-трова!

– Вот-вот, – кивнул Роб. – Понимаешь, мам, там на даче все вфирме будут, с головы до ног, а я в чем приду? В трениках ха-бэ и сандалях«пионерские»?

– Всё поняла, ни о чем не беспокойся, – сказала мамхен тономВасилисы Премудрой.

По правде сказать, он не особо на нее надеялся, но ЛидочкаЛьвовна проявила чудеса материнской любви: пошла в местком, поскандалила там,покачала права и добыла талон на настоящие кроссовки «адидас», синие, с тремябелыми полосками и олимпийской символикой. Снаружи они были замшевые, внутривосхитительно упругие – Роб посмотрел, пощупал, остался доволен.

В общем, на дачу поехал в приподнятом настроении, потому чтоэкипировался более или менее пристойно: румынская рубашка в оранжево-зеленуюклетку выглядела сносно, куртку-плащевку он завязал на поясе, чтобы прикрываланеважнецкие индийские джинсы, зато шузы были супер.

Однако добравшись до соснового колиногорского парадиза, Роббыстро скис.

Во-первых, сразила дача. Он и не подозревал, что такиебывают: чтоб не шесть соток, а целый кусок леса, и окна от пола до потолка, иогромный камин, и звериные шкуры на полу.

Во-вторых, одноклассники. Все в джинсовых костюмах, вкожаных куртках, в зеркальных солнечных очках. Курят кто «кент», кто вообще«мор», щелкают пьезозажигалками.

Ну, а добил Петька Солнцев. Он прикатил последним – видно,для пущего эффекта. Не на автобусе, как Роб, и даже не на такси, какбольшинство прочих, а на ярко-красном мотоцикле «ямаха». Весь в хрустящей коже,в шнурованных высоких ботинках.

Стал катать по участку девчонок, и дольше всех Регинку.

Глядя, как она держится за Петькины бока, Дарновскийподумал, что если б она вот так обхватила его, Роба, и прижалась бы к спинесвоим шестым номером, он бы наверно умер от сердечного приступа.

Вечером, когда начались танцы-обжиманцы, стало видно, что Петьканацелился на хозяйку дачи всерьез. Атмосфера, как говорится, располагала. Всеуже хорошо кайфанули, Витька с Милкой взасос лизались на диване, Сережка сЛенкой вообще ушли наверх (все знали, что у них давно по-взрослому), остальныещека к щеке изображали танго под сдавленный сип группы «Смоуки»:

A summer evening on Les Champs Elysees,

A secret rendez-vous they planned for days[1]…

За столом, сплошь уставленным фирменными бутылками,оставались только трое: Дарновский и Петька с Регинкой. Роб сосредоточеннотянул через трубочку виски с содовой (гадость жуткая), изображал задумчивость,а сам с замиранием сердца следил за манипуляциями солнцевской руки. Она ужедважды как бы ненароком опускалась на Регинкино плечо и была мягко снята.

Третья попытка увенчалась. То ли Регинке надоело ломаться,то ли она разнежилась от музыки, но покрытая золотистыми волосками пятернязахватила плацдарм и постепенно начала его расширять: поглаживаниями, легкимманеврированием, а потом и вовсе скользнула подмышку, поближе к вторичномуполовому признаку.

Роб наблюдал за Петькиными успехами даже не ревниво, а сунылой, безнадежной завистью.

Блондинистый красавчик, острый на язык, да разряд по дзюдо,да цековский папа, да японский мотоцикл… Не было у Роба против Солнцева ни одногошанса.

Так-таки ни одного? – пискнуло несчастное, затюканноесамолюбие. А если поворочать мозгами? Если подойти к решению задачибесстрастно, по-математически?

Интеллект напрягся на челлендж и тут же выдал подсказку:культур-мультур. Солнцев отродясь ничего не читал кроме «Советского спорта» и«Футбол-хоккея».

– Ну как тебе Лоуренс с Аксеновым? – спросил Роб Регинку.

После приглашения на дачу он осмелел и предпринял осторожныйдемарш: дал ей почитать «Любовника леди Чаттерли» по-английски и рассказВасилия Аксенова, свой самый любимый. Комбинация была неслучайная, со смыслом.