— А если кинете монетку прямо сейчас, скажу, сколько нужно дать этому прощелыге, чтоб он вас не обобрал.

Альрик, уже обряженный в белый плащ, лишь кивнул.

— Он захочет взять плату за каждую пару весел, а ты не давай ему больше одной серебрушки за десять человек.

Доски закачались под тяжелой поступью воинов, и Фарлей зашептал еще быстрее.

— Если будет требовать больше, скажи, что знаком с каким-нибудь конунгом. И сошлись на Агнара, мол, к нему приехал. Это местный ярл, — и тут же возопил: — Ну хоть монеточку! Хоть полсеребрушки! Фарлей плохого не посоветует!

— Пшел вон, — небрежно отпихнул босяка подошедший. Обвел надменным взглядом наш корабль, посчитал весла и провозгласил: — Два десятка весел! Четыре эрторга! И еще три за стоянку за каждые десять дней.

Я глянул на Фарлея, который приплясывал на пирсе позади. Он подскочил, поджал одну ногу и закачался на самом краю, делая вид, что вот-вот упадет в воду. И когда он наклонился так низко, что удержаться, казалось, уже было невозможно, вдруг резко взмахнул руками, кувыркнулся через голову и встал посередине пирса.

— … четыре эрторга, — говорил Альрик. — Сам видишь, людей у меня раз-два и обчелся. Было больше, но трое погибло, защищая доброе имя конунга Рагнвальда в диких землях.

Это он про Хвита, Ларса и Трюггве говорит? Жаль, что сам конунг не знает, что мы за него на том дымящемся острове сражались.

— Я лично на Вардрунн сражался с доблестным Этельбердом перед лицом Рагнвальда. И кстати, конунг шлет родственный привет ярлу Агнару, да не отвернется от него Формир!

— Четыре эрторга? Пусть будет так. Порядки наши знаешь? Мечами почем зря не махать. За смерть норда ответишь головой. За смерть бритта — купишь нового раба. За смерть рунного бритта — получишь награду. В деревнях не бузить. Нынче все под рукой лендерманов. Вмиг отыщут и заставят платить.

Тут я еще раз глянул на Фарлея. У него не было даже маленького ножичка, с которым должен ходить каждый рунный. Да и руны у него тоже не было, хотя по виду ему было не меньше трех десятков лет. Неужто урод какой? Или условие у него сложное, неразгаданное?

Воины ушли, и Фарлей снова подошел к нам.

— Ну что, господин? Пригодился тебе совет Фарлея? Не обманешь? Заплатишь?

В руки безрунного прилетела монетка.

— Еще издалека я понял, что на сем горделивом корабле в наш город идут настоящие честные господа, не скупливые, как и должно быть истинным нордам. Так что, показать город?

Альрик покачал головой.

— Скажи лучше, таверна «Серый бык» еще стоит?

Фарлей усердно закивал.

— Вот и ладно. Арне и Айс, останетесь тут.

Мы сошли с Волчары, копья, доспехи и щиты брать не стали, лишь ножи да любимые топоры-мечи прихватили. Не на вражеский берег ведь сходим. К своим, к нордам.

Несколько ульверов решили все же воспользоваться знаниями Фарлея Рыжего и потребовали отвести их к самым толстым шлюхам, а я, Тулле, Альрик и Сварт пошли в таверну, что стояла неподалеку от порта.

Мне город не глянулся. Грязная тесная дорога, суетливые мельтешащие люди в тряпках и обносках, бесконечно кланяющиеся на всем пути, тощие голые дети, шныряющие вместе с собаками и такими же тощими свиньями, подгнившие крошечные дома, чахлые огородики. То и дело к нам подходили безрунные люди, протягивали обглоданные руки и просили денег. Девушки с впалыми щеками хватали нас за плащи и приглашали пойти с ними. Даже Аднфридюр на их фоне выглядела бы настоящей красоткой.

И таверна оказалась под стать городу. Как там сказал Фарлей? Великолепный Фискехале. Угу. Каков город, такова и таверна. Хорошо хоть внутри безрунных не было. Альрик заказал побольше мяса, мягкого хлеба и крепкого пива. После нескольких дней всухомятку всем хотелось нормальной горячей еды.

Немного утолив голод, я оперся спиной о стену и посмотрел в зал. Неподалеку от нас сидело трое юнцов, каждый на третьей руне. И что-то меня в них сильно раздражало. Царапало глаз. Один из них обернулся, и я понял. Их волосы были острижены по самые уши, и на щеках не было ни волоска. У меня тоже пока борода не росла, зато под носом уже появились темные волосы.

Я негромко сказал Тулле:

— Глянь. Кажись, тут принято по осени стричь не только овец.

Он заржал на всю таверну. А один из той троицы подскочил и с размаху попытался мне врезать…

— Это что, каждый раз платить? Даже когда он первым кидается? — недовольно буркнул я и одним глотком опорожнил кружку.

— Ты пришлый, — пожал плечами Альрик. — Впрочем, если встретишься с ним вне города и без свидетелей, кто тебе что скажет?

Эта мысль меня порадовала, и я довольно осклабился, глядя на парня со сломанным носом. А потом мотнул головой в сторону двери. Он сразу отвернулся и уткнулся в свою кружку. То-то же.

— Странный городишко, — сказал Видарссон. — Так много безрунных. Это что, все рабы?

— Чаще всего, — ответил хёвдинг. — Когда сюда пришли норды, тут жили свои народы. Бритты. Наши были и рунами повыше, и в бою позлее. К тому ж, на рунных бриттах так замечательно можно было подрасти. И сюда рванули чуть ли не все мужчины с наших островов от тринадцати до пятидесяти лет. Некоторым хватило нескольких рун, и они вернулись домой. А кто-то захотел остаться, перевез семью и осел на земле. Вырезали тогда бриттов неимоверное число. Тысячи тысяч. Всех рунных. Оставили только женщин и безрунных детей. И сейчас бритты здесь живут как рабы: обрабатывают поля, пасут скот, помогают в ремеслах. И им строго запрещено иметь даже одну руну. Если увидишь рунного бритта, можешь смело убивать. Еще и награду получишь.

— Эх, опоздал я, — вздохнул Видарссон. — Щас бы уже хельтом был.

— А с тварями что? — уточнил я.

— С тварями… С тварями тут отдельная история. Я потом при всех расскажу, чтоб языком дважды не молоть.

— Так тот Фарлей, что с пристани, тоже чей-то раб?

— Чей-то. Или ничей. Пока безрунный, всем плевать.

— Жаль, что бритт. Из него добрый бы воин вышел.

Из-за соседнего стола послышался смех.

— Ты слыхал? Патлатый бритта пожалел!

— Да мож влюбился? Любовь с первой встречи. Зря он что ли волосы отрастил и выбелил, как площадная шлюха.

Тулле положил мне руку на плечо и с силой надавил. Я же, с трудом сдерживая ярость, медленно повернулся к Альрику и прохрипел:

— Я и сейчас должен терпеть?

— Нет, — хёвдинг воткнул нож в свиной бок. — Теперь ты в своем праве.

Парни, видать, получили деньги и решили, что мы глупые чужаки, над которыми можно пошутить, а потом еще и монеты слупить.

Я встал, выпнул сломанную ножку стола, перехватил ее и оскалил зубы: