Он был очень мал ростом, не выше пяти футов и трех дюймов, ивсе еще по-мальчишески худ, но обнаженные руки уже бугрились мышцами от работымолотом и матовая, безупречно чистая кожа лоснилась от пота. Из всей семьи еговыделяли темные волосы и глаза, пухлые губы и широкое переносье тоже были некак у других, но это потому, что в жилах его матери текла толика крови маори —она-то и сказалась на облике Фрэнка. Ему уже скоро шестнадцать, а Бобутолько-только минуло одиннадцать, Джеку — десять, Хьюги — девять, Стюарту —пять и малышке Мэгги — три. Тут он вспомнил: сегодня восьмое декабря, Мэггиисполняется четыре. Он надел рубашку и вышел из сарая.

Их дом стоял на вершине невысокого холма, от сарая — он жеконюшня и кузница — до него с полсотни шагов. Как все дома в Новой Зеландии, онбыл деревянный, нескладный, всего лишь одноэтажный, зато расползался вширь:случись землетрясение, хоть что-нибудь да уцелеет. Вокруг дома густо росликусты утесника, сейчас щедро осыпанные ярко-желтыми цветами; и трава зеленая,сочная, настоящая новозеландская трава. Даже среди зимы, когда, случается, втени весь день не тает иней, трава никогда не буреет, а долгим ласковым летомее зелень становится еще ярче. Дожди идут тихие, спокойные, не ломают нежныхростков и побегов, снега никогда не бывает, а солнце греет как раз настолько,чтобы взлелеять, но не настолько, чтоб иссушить. Грозные стихии в НовойЗеландии не разят с небес, но вырываются из недр земли. Горло всегдаперехвачено ожиданием, всегда ощущаешь под ногами неуловимую дрожь, глухиеподземные раскаты. Ибо там, в глубине, таится невообразимая устрашающая сила,сила столь могучая, что тридцать лет тому назад она смела с лица земли огромнуюгору; в безобидных на вид холмах разверзлись трещины, с воем и свистомвырвались столбы пара, вулканы изрыгнули в небо клубы дыма, и воды горных потоковобжигали. Маслянисто вскипали огромные озера жидкой грязи, волны неуверенноплескались о скалы, которых, быть может, они уже не найдут на прежнем месте вчас нового прилива, и толщина земной коры кое-где не превышала девятисот футов.

И все же это добрая, благодатная земля. За домом раскинуласьчуть всхолмленная равнина, зеленая, точно изумруд на кольце Фионы Клири —давнем подарке жениха; равнина усеяна тысячами белых пушистых комочков, тольковблизи можно разглядеть, что это овцы. За волнистой линией холмов голубеет небои на десять тысяч футов вздымается гора Эгмонт, уходя вершиной в облака, еесклоны еще побелены снегом и очертания так правильны, так совершенны, что дажете, кто, как Фрэнк, видит ее всю жизнь, изо дня в день, не устают еюлюбоваться.

Подъем к дому довольно крутой, но Фрэнк торопится, он знает,что отлучаться из кузницы ему сейчас не положено: у отца правила строгие. Новот он обогнул угол дома и увидел детей под кустом утесника.

Фрэнк сам возил мать в Уэхайн за куклой для Мэгги и до сихпор удивляется, с чего ей это вздумалось. Мать вовсе не склонна делать в днирожденья непрактичные подарки, на это нет денег, и она никогда прежде никому недарила игрушки. Все они получают что-нибудь из одежды; в дни рожденья и наРождество пополняется скудный гардероб. Но, наверно, Мэгги увидала эту куклу,когда один-единственный раз ездила в город, и Фиона об этом не забыла. Фрэнкхотел было расспросить ее, но она только пробормотала, что девочке нельзя безкуклы, и скорей заговорила о другом.

Сидя на дорожке, ведущей к дому, Джек и Хьюги в четыре рукибезжалостно выворачивали все куклины суставы. Мэгги стояла к Фрэнку спиной исмотрела, как братья издеваются над Агнес. Аккуратные белые носки Мэгги сползлина черные башмачки, из-под праздничного коричневого бархатного платья виднелисьголые ноги. По спине рассыпались и сверкали на солнце тщательно накрученныелоконы — не медно-рыжие и не золотые, а какого-то особенного цвета между тем идругим. Белый бант из тафты, которому полагалось удерживать волосы спереди,чтоб не падали на лицо, обмяк и съехал набок, платье все в пыли. В одной рукеМэгги стиснула куклины одевашки, другой тщетно пытается оттолкнуть Хьюги.

— Ах вы, паршивцы!

Джек и Хьюги мигом вскочили и дали стрекача, позабыв прокуклу: когда Фрэнк ругается, самое разумное — удирать.

— Только троньте еще раз эту куклу, я вам ногиповыдергаю! — закричал им вдогонку Фрэнк.

Потом наклонился, взял Мэгги за плечи и легонько встряхнул.

— Ну-ну, не надо плакать. Они ушли, больше они твоюкуклу не тронут, будь спокойна. Улыбнись-ка, ведь нынче твой день рожденья!

По распухшему лицу девочки в три ручья катились слезы; онаподняла на Фрэнка такие огромные, такие страдающие серые глаза, что у негоперехватило дыхание. Он вытащил из кармана штанов грязный лоскут, неуклюжевытер ей лицо, зажал в складках носишко:

— Сморкайся!

Мэгги послушалась, слезы высыхали, только говорить былотрудно — мешала икота.

— Ой, Ф-ф-фрэнк, они у меня от-от-отняли Агнес! —Она всхлипнула. — У нее в-в-волосы растрепались, и м-ма-ненькие жемчужинкивсе рассыпались! П-покатились в т-т-траву, и я их никак не н-найду!

И опять прямо на руку ему брызнули слезы; Фрэнк посмотрел насвою мокрую ладонь, потом слизнул с нее соленые капли.

— Ну, ничего, сейчас мы их отыщем. Только ведь когдаплачешь, так, конечно, ничего в траве не углядишь, и потом, что это тызалопотала, как младенец? Ты давно умеешь говорить не «маненькая», а«маленькая». Давай еще раз высморкайся и подбери свою несчастную… как ее,Агнес? Надо ее одеть, а то она обгорит на солнце.

Он усадил девочку с края дорожки, осторожно подал ей куклу истал шарить в траве — и скоро с победным криком поднял над головой жемчужину.

— Одна есть! Вот увидишь, мы их все разыщем! Мэгги собожанием смотрела на старшего брата, а он все шарил в высокой траве и одну задругой показывал ей найденные жемчужины, потом она спохватилась — у Агнес,наверно, очень нежная кожа, как бы и вправду ее не сожгло солнце, — ипринялась одевать куклу. Та как будто всерьез не пострадала. Прическарассыпалась, волосы растрепались, руки и ноги в пятнах оттого, что мальчишкивертели и крутили их грязными лапами, но целы. У Мэгги над ушами были вколотычерепаховые гребенки — она стала дергать одну, наконец вытащила и приняласьрасчесывать волосы Агнес, самые настоящие волосы, искусно наклеенные на марлю ивыбеленные до соломенно-золотистого цвета.

Мэгги неловко теребила какой-то узел в волосах куклы, ивдруг случилось ужасное. Волосы оторвались все сразу и спутанным комом повислина гребенке. Над гладким лбом Агнес не оказалось ничего — не было темени, хотябы голого черепа. Просто ужасная зияющая дыра. Испуганная Мэгги наклонилась и,вся дрожа, заглянула внутрь. Изнутри неясно угадывались очертания щек иподбородка, свет проникал через приоткрытые губы, и силуэтом чернели зубы, точноу какого-то зверька, а над всем этим Мэгги увидела глаза Агнес — два страшныхтвердых шарика насажены были на проволочный прут, безжалостно пронзающий головукуклы.