Фрэнк уже притерпелся к запаху; протянул руку, рассеяннопогладил кобылу по чересчур любопытной морде и легонько оттолкнул ее.

— Мы — бедные, Мэгги, в этом главная причина. Монахинивсегда ненавидят бедных учеников. Вот походишь еще денек-другой в эту паршивуюшколу и сама увидишь: сестра Агата не только к нам, Клири, придирается, и кМаршаллам тоже, и к Макдональдам. Все мы бедные. А были бы богатые, приезжалибы в школу в большой карете, как О'Брайены, так монашки нам бы в ножкикланялись. Но мы ж не можем пожертвовать церкви орган, или шитый золотом покровна алтарь, или новую лошадь и коляску для монахинь. Чего ж на нас глядеть. Какхотят, так с нами и расправляются. Помню, один раз сестра Агата до того на меняозлилась — стала орать: «Да заплачешь ты наконец, Фрэнсис Клири? Закричи,доставь мне такое удовольствие! Взвой хоть раз, и я не стану бить тебя таксильно и так часто!» Вот тебе и еще причина, почему она нас ненавидит, тут Маршаллами Макдональдам до нас далеко. Из нас, Клири, ей слезы не выбить. Она думает, мыстанем лизать ей пятки. Так вот, я ребятам сказал, что я с ними сделаю, есликто из них захнычет, когда его бьют, и ты тоже запомни, Мэгги. Как бы она тебяни лупила, и пикнуть не смей. Ты сегодня плакала?

— Нет, Фрэнк.

Мэгги зевнула, веки сами закрылись, большой палец потянулсяко рту и не сразу попал куда надо. Фрэнк уложил сестренку на сено и, улыбаясь итихонько напевая, вернулся к наковальне.

Мэгги еще спала, когда вошел Пэдди. Руки у него были полокоть в грязи — сегодня он убирал навоз на скотном дворе мистераДжермена, — широкополая шляпа нахлобучена до бровей. Он окинул взглядомФрэнка, тот ковал тележную ось, над головой его вихрем кружились искры; потомПэдди поглядел на дочь — она спала, свернувшись клубочком на куче сена, игнедая кобыла Робертсона свесила голову над спящим ее лицом.

— Так я и думал, что она здесь, — сказал Пэдди,отбросил хлыст для верховой езды и повел свою старуху чалую в глубь сарая, к стойлу.

Фрэнк коротко кивнул, вскинул на отца сумрачный взгляд, вкотором Пэдди всегда, к немалой своей досаде, читал какое-то сомнение инеуверенность, и опять занялся раскаленной добела осью; обнаженная спина егоблестела от пота.

Пэдди расседлал чалую, завел в стойло, налил ей воды, потомприготовил корм — смешал овса с отрубями и плеснул туда же воды. Чалая тихонькоблагодарно заржала, когда он наполнил ее кормушку, и проводила его глазами, аПэдди, на ходу стаскивая с себя рубаху, прошел к большому корыту у входа вкузницу. Вымыл руки, лицо, ополоснулся до пояса, при этом намокли и волосы, иштаны. Растираясь досуха куском старой мешковины, недоуменно посмотрел на сына.

— Мама сказала, Мэгги в школе наказали и отправилидомой. Не знаешь толком, что там стряслось? Фрэнк отложил остывшую ось.

— Бедную дурашку стошнило прямо на сестру Агату. Пэддиуставился на дальнюю стену, торопливо согнал с лица усмешку и тогда лишь как нив чем не бывало кивнул на Мэгги:

— Уж так разволновалась, что поступает в школу, а?

— Не знаю. Ее еще утром стошнило, потому они всезадержались и к звонку опоздали. Всем досталось по шесть ударов, и Мэгги ужаснорасстроилась — она-то считала, что ее одну должны наказать. А после завтракасестра Агата опять на нее накинулась, и нашу Мэгги вывернуло прямо на ее чистыйчерный подол.

— И дальше что?

— Сестра Агата чуть трость об нее не обломала иотправила домой.

— Ну, наказана и хватит, подбавлять не стану. Я нашихмонахинь очень уважаю, и не нам их судить, а только хотел бы я, чтобы они порежехватались за палку. Оно, конечно, приходится им вбивать науки в наши тупыеирландские головы, но, как ни говори, кроха Мэгги нынче только первый раз пошлав школу.

Фрэнк смотрел на отца во все глаза. Никогда еще Пэдди неговорил со старшим сыном как со взрослым и равным.

От изумления Фрэнк даже позабыл свою вечную обиду: так вотоно что, хоть Пэдди всегда гордится и хвастает сыновьями, но Мэгги он любит ещебольше… Во Фрэнке всколыхнулось доброе чувство к отцу, и он улыбнулся безобычного недоверия.

— Она у нас малышка первый сорт, правда? Пэддирассеянно кивнул, он все еще не отрываясь глядел на дочь. Лошадь шумновздохнула, фыркнула; Мэгги зашевелилась, повернулась и открыла глаза. Увиделарядом с Фрэнком отца, побледнела от испуга и порывисто села.

— Что, Мэгги, дочка, нелегкий у тебя денек выдался?

Пэдци шагнул к ней, подхватил на руки и чуть не ахнул отрезкого запаха. Но только дернул плечом и крепче прижал к себе девочку.

— Меня побили, папочка, — призналась она.

— Что ж, насколько я знаю сестру Агату, это не впоследний раз, — засмеялся Пэдди и усадил дочь к себе на плечо. —Пойдем-ка поглядим, наверно, у мамы найдется в котле горячая вода, надо тебявымыть. От тебя пахнет похуже, чем на скотном дворе у Джермена.

Фрэнк вышел на порог и провожал глазами две огненно-рыжиеголовы, пока они не скрылись за изгибом тропы, ведущей в гору, потом обернулсяи встретил кроткий взгляд гнедой кобылы.

— Пошли, старуха, отведу тебя домой, — сказал он ивзялся за повод.

Приступ рвоты неожиданно принес Мэгги счастье. Сестра Агатапродолжала бить ее тростью по рукам, но держалась теперь на безопасномрасстоянии, а от этого удары были не так сильны и далеко не так метки.

Смуглая соседка Мэгги по парте оказалась младшей дочерьюитальянца — хозяина ярко-синего кафе в Уэхайне. Звали эту девочку ТерезаАннунцио, и она была туповата — как раз настолько, чтобы не привлекать особоговнимания сестры Агаты, но не настолько, чтобы стать для сестры Агаты постоянноймишенью. Когда у Терезы выросли новые зубы, она стала настоящей красавицей,Мэгги ее обожала. Каждую перемену они гуляли по двору, обняв друг друга заталию — а это знак, что вы задушевные подруги и никто больше не смеетдобиваться вашего расположения. Гуляли и говорили, говорили, говорили.

Однажды на большой перемене Тереза повела Мэгги в отцовскоекафе и познакомила со своими родителями, со взрослыми братьями и сестрами. Всеони пришли в восторг от этого золотого огонька, так же как Мэгги восхищалась ихсмуглой красотой, а когда она поглядела на них серыми глазищами в милых пестрыхкрапинках, объявили, что она настоящий ангелочек. От матери Мэгги унаследовалакакую-то неуловимую аристократичность — все ощущали ее с первого взгляда,ощутило это и семейство Аннунцио. Как и Тереза, они принялись ухаживать заМэгги, угостили ее хрустящим картофелем, поджаренным в кипящем бараньем сале, ивосхитительно вкусной рыбой, без единой косточки, обвалянной с тесте иподжаренной в том же кипящем жиру, только в отдельной проволочной сетке. Мэггиникогда еще не пробовала такой чудесной еды и подумала — хорошо бы тут естьпочаще. Но надо еще, чтобы такое удовольствие ей разрешили мать и монахини.