— Чего смотришь? — сердито выдала эта грозная кнопка. Однако увидев, что я не прекратил пялиться, принялась осмотривать свою одежду в попытке понять: где ж у нее так порвалось, и откуда торчит хоть что-то настолько сокровенное, что достойно столь пристального внимания, но ничего так и не найдя, как-то затравленно выдала. — Чего?

— Красивая, — чуть слышно выдал я очевидное.

— Ты чего это? А? Совсем что ли, Шереметьев? Ты ж меня в жены не взял... — а дальше, видимо, должно было последовать что-то ругательное, но воспитанная девочка лишь поморщилась.

— Дурак, — с индифферентной интонацией и не изменив выражения лица, продолжил я сыпать фактами.

— Ты чего, Саня? Тебя сильно ранило? — осознав что всё плохо, едва сдерживая слезы попыталась удержать себя в руках эта, топающая рядом с телегой...

~Младший санинструктор она. И я правда ее не помню. Хм, значит Саня? Точно! Я — Саниэ́ль Шереметьев.

Вот ты... привереда, Саня. Ладно, исправим.

— Я не помню ничего, милая, — чуть более понятным, после питья, голосом попытался я успокоить девочку, котору некоторые в жены, видите ли, брать не захотели.

— Совсем? — ошарашенно спросила рыжая.

— Ага.

— Совсем-совсем ничего не помнишь?

— Угу.

— Толстая?

— Да нет, — осмотрев малышку, озвучил я очередной факт.

— Да нет же. Я — Толста́я. Сониэ́ль Толста́я! Не помнишь? — как-то отчаянно закончила она фразу не столько вопросом, сколько утверждением.

— Нет, Сонечка. Ничего не помню. И спасибо, что назвала мне мое имя.

Надо же? Рыжая Соня, только росточком едва ли метр шестьдесят пять, но ноги от ушей, а головка не выглядит крупной на фоне прочей миниатюрности, что обычно характерно для низеньких девочек.

Хм. Совсем по росту Франту была бы.

~Какому еще Франту, Костя?

Да кто б мне самому сказал, Санёк.

— Ой, Санечка, а что ж нам делать? — вдруг преобразившись из грозной работницы шприцев и клистира в милого котёночек, которого срочно нужно взять на ручки, в смятении выдала эта лапочка.

— Ничего, милая. Прорвемся. Вот только встану на ноги и... — договорить мне не дали.

Я и правда, с каждым мгновением чувствовал себя всё лучше и лучше. Не то чтобы уже прям здоров, но туман из головы пропал, шея уже держала голову, и даже, возможно, я смог бы самостоятельно встать на ноги, чтобы освободить место для вон тех, шагающих ребят с перевязанными руками, плечами и головами, которые едва волочили ноги за нашей повозкой. Но именно в этот момент прозвучало:

— ВОЗДУХ!!!

Встрепенувшись, я неосознанно шлепнул рукой по ноге и ощутил, как где-то чуть опустело, а нога теперь вполне себе сгибалась и даже не болела, принимая мой вес. Пока же я стремительно слетал с телеги, проделал то же самое и со второй, а чтобы и левую руку было возможно вынуть из подвеса, повторил и с нею такое же «колдунство». Всё это произошло как-то само собою и не осознанно, тем более параллельно с моим скоростным десантированием с нашего архаичного гужевого транспортного средства. А после, когда я, уже ухватив в охапку ойкнувшую рыжую, рванул подальше от дороги — и думать-то о случившемся было как-то совсем некстати.

Пока мы мчали в высокие золотистые хлеба на близлежащем поле, позади поднялся шум, гам и наконец чей-то звучный голос:

— Ро-о-ота, повзводно, по врагу, за-алпом! Огонь!

Совсем сдурели? В укрытие надо! Какой залпом? Да еще и стоя толпой во весь рост! Сума посходили! Что творится, Саня?

~Всё, как в уставе, Костя.

Смертники!

~Герои!

На удивление, так и не разбежавшаяся в панике колонна стрелковой роты сумела своим концентрированным ружейно-увы-беспулеметным огнем отогнать летящий на Запад и, по-видимому, возвращающийся с боевого задания слегка коптящий биплан. Который, правда, хоть и попытался сходу «причесать» из пулеметов оживленный проселок, но, похоже, был не особо в форме, да и успел уже где-то поистратиться, поэтому настойчивости не проявил, а потарахтел себе дальше.

Проводив его слегка напряженным взглядом, я с непонятным сожалением отметил, что бортовой номер этого окрашенного в обычный защитный цвет «кукурузника» был белый 49, а не всплывший непонятно откуда черный 77. Странно это.

Но вырвавшись из оцепенения, я помотал головой и высказал про себя свое мнение о только что произошедшем:

Надо же? Не думал, что такое бывает. Ну сколько у них там этих винтовок? Потрёпанные ж в боях. Едва по два-три десятка на взвод наберется, а их тут хоть и три, но всё равно это мизер без автоматического-то огня. Хм, и сумели ж отразить воздушную атаку такими силами. Удивительно. Слыш, Санек, а чего у них пулеметов-то нет? В смысле ручников. Крупнокалиберные станкачи я, вон, вижу, как расчеты волокут на плечах отдельно от треног. Вот только, похоже, их станки не имеют зенитного режима, да и прицелов специальных, как у того же ДШК нашего, что-то не видать. Так что, а?

~Не понимаю, о чем ты.

Да я и сам, не очень как-то. Что за ДШК такой? Но не суть, я про эти... ну тра-та-та-та-та, которые.

~Мне известно, что ты подразумеваешь под этим корявым словом «пулемет», но полдюймовки ручными не бывают, а третьдюймовки по итогам Испанской кампании признаны малоэффективными против бронетехники, поэтому по новому уставу с 23-го года в пулеметных** взводах при роте их больше нет. Это полурослики с ними всё еще носятся. Им как раз по размеру(презрительно).

Фигасе, ты прям как Правдапедия.

~Какая еще... педия?

Да если б я помнил, Сань. Но вроде это то, из-за чего народ перестал помнить прочитанное. Зачем, когда в любой момент можно посмотреть всю «правду»? Так говоришь: нормального автоматического оружия в отделениях нет? А как тут у вас с командирскими башенками? И промежуточным патроном? А то если что, то имейте меня ввиду. Я за всегда готов открыть глаза! Чего молчишь?

~Не помню(растерянно). Когда сердился, то будто само как по написанному пёрло, а сейчас... опять пустота.

Ну не переживай. Вспомним как-нибудь.

** Да-да, пулеметов нет, но пулеметные взводы есть. Напомню, иногда некоторые термины, устойчивые выражения, жаргонизмы и прочие словечки, а также почти все меры будут даваться в понятном и привычном нам виде, даже если из уст аборигенов. Тот случай.

— Ты как, рыжик? — наконец обратил я внимание на теплый комочек в моих объятиях.

— Я не рыжик. И можешь уже встать с меня,