Но всё течёт, всё проходит. Одно за другим сменились несколько поколений двигательных систем. Маневренность кораблей в атмосфере от стадии «хоть бы мимо поля не промахнуться» усовершенствовалась до «приткнуться с запасом десять метров». Системы космодромного наведения научились загонять на безопасную траекторию любые развалюхи, вне зависимости от их состояния и наличия на борту дееспособного экипажа.

Романтика покорения Космоса ушла в прошлое вместе с отважными покорителями. Их место заняли ушлые, ценящие свое время, деньги и комфорт коммивояжеры. Как-то очень быстро выяснилось, что погодный бардак на экваторе мешает деловым операциям и портит причёски спутницам торговых агентов. Да и логистические схемы оказались не в пользу далеких перевозок грузов по суше, воздуху и морю. Экваториальные космопорты сначала захирели, а потом и вовсе закрылись.

Трудно сказать, насколько святым местом был первый космопорт Атлантиды, но пустовало оно недолго. Несколько сравнительно крупных островов, центр которых был идеально выровнен под стартовые столы, и уйма мелких живописных островков, рифов и просто торчащих из воды камней приглянулись основателям Нильсборского Университета. В центре самого большого острова, вознесенная высоченным постаментом выше даже флюгера на часовой башне ратуши, располагалась статуя Нильса Бора, чье имя носил университет.

Как ни ярился ветер, пытавшийся сорвать Лану с гравидоски, она выполнила привычный ритуал облёта вокруг статуи, изображавшей знаменитого ученого совсем молодым. Вспыхнула в отблеске очередной молнии и тут же погасла надпись: «Высоту можно измерить по-разному».

Легенда гласила, что однажды некий профессор-физик дал своим студентам задание: измерить высоту здания с помощью барометра. Все дружно кинулись высчитывать по известной формуле связь между разницей атмосферного давления на поверхности и над ней… и только один юноша заявил, что это ерунда.

Во-первых, сказал он, можно измерить высоту барометра, привязать к нему шнурок и спустить его с крыши. Длина шнурка плюс высота барометра даст искомый результат. Во-вторых, можно сбросить барометр с крыши и заметить время падения. В-третьих, зная высоту барометра и воспользовавшись подъемным механизмом, можно просто промерить стену, применив многострадальный прибор в качестве единицы измерения. В-четвёртых, в солнечный день можно измерить тень от барометра, тень от здания, и высчитать элементарную пропорцию. Ну и, наконец, самое простое. Можно прийти к управляющему зданием и сказать ему: «Господин управляющий! Посмотрите, какой прекрасный у меня барометр! Он — ваш, если вы скажете мне, какова высота этого дома!»

Так это было или не так — история умалчивала. Доподлинно известно было лишь то, что студент, которого звали Нильс Бор, в свой срок получил-таки Нобелевскую премию по физике.

Однако легенда оказалась на редкость живучей. Она росла, ширилась, обрастала подробностями. Обрела самостоятельность и способность диктовать модус операнди даже людям, никогда не слышавшим её. Как следствие, студентами и преподавателями Нильсборского Универа становились лишь те, для кого не существовало ни рамок, ни авторитетов.

И странно было бы, если бы в этой пёстрой компании не нашлось места для мрины, приёмной дочери вулга, офицера Галактического Легиона, шанхайского консультанта и просто обормотки. Последнее, с точки зрения Ланы Дитц, должно было сыграть решающую роль при оценке результатов вступительных тестов. А там — кто их знает, членов приемной комиссии, чем они руководствовались. Приняли, и ладно.

Учебные корпуса, лаборатории, дома профессуры и несколько крохотных частных посадочных квадратов располагались на главных островах. Ближе к центру, с тем расчетом, чтобы никакой прилив не достал. Приливы, кстати, были одним из главных факторов, повлиявших на судьбу космопорта. Три луны Атлантиды регулярно устраивали такую чехарду, что хоть святых выноси. Хорошо хоть, троелуние случалось далеко не каждый день. И даже не каждый месяц. Увы — сегодня оно всё-таки случилось.

Поэтому вход в «Бар» со стороны канала, рассекавшего центральный остров кампуса на две почти равные части, был сейчас недоступен. По той банальной причине, что уровень воды доходил аккурат до середины входной двери и полностью скрывал, к примеру, уличную стойку для гравидосок посетителей.

Это, разумеется, не стало для Ланы неожиданностью. Но необходимость приземляться на крышу, при таком-то ветре, никакого удовольствия по определению не могла доставить. Даже в том случае, если крыша пуста. А сейчас, поднявшись выше ограждения, уже развернувшись в воздухе и встав на посадочную глиссаду, Лана увидела, что места не то, чтобы нет… есть. Но большую часть пространства для посадки занимает аэротакси пресловутых «Пегасов».

Лана молниеносно присела и откинулась назад, насколько позволяли зажатые в креплениях ботинки. Доска практически встала на ребро. Мелькнул — в опасной близости — разинутый рот мужчины, сидящего на месте пилота. Но почти погашенная резким виражом инерция уже протащила девушку под повисшей плоскостью несущего винта. А отсутствующий здесь ветер не мог ни на что повлиять. Поэтому всё, что требовалось от Ланы — раскрыть крепления и скатиться с доски одновременно с отключением антиграва.

Доску — в стойку (Лана принадлежала к тем немногим, кто имел право приземляться на крышу «Бара»). Ленивый салют беззвучно аплодирующему пилоту коптера. А теперь можно спускаться в шум и гам, слышный даже на крыше в грозу.

В «Баре» творилось чёрт знает что. Оно всегда там творилось. Но сейчас, когда заведение заполнили абитуриенты, обычный уровень чёрт знает чего казался образцом тишины и благопристойности. Получение знаменитого коричневого конверта с пятью синими сургучными печатями являлось признаком исключительности где угодно — но только не на Атлантиде. А потому следовало выпендриться как можно ярче. Чтобы заметили. Чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в решении приемной комиссии. Чтоб уж наверняка. Бардак, короче.

Лана не отказала себе в удовольствии съехать на окружающую общий зал галерею по перилам лестницы, связывающей её с крышей. И — вполне предсказуемо — оказалась в железных объятиях Луи. Здоровяк, променявший не слишком удачную карьеру боксера на хлебное место охранника в «Баре», практически бессменно сторожил лестницу, ведущую наверх. Также в его ведении находилась неприметная дверь, за которой располагались частные владения хозяина. Но туда редко кто совался, а вот лестница…

В общем, Лана ничуть не удивилась. В отличие от Луи, гаркнувшего так, что его услышали, должно быть, и на другой стороне канала:

— Ты!.. Ты откуда взялась?!..

— На доске прилетела, — хмыкнула Лана, недвусмысленно поводя плечами.

Хватка немедленно ослабла. Пары-тройки дружеских спаррингов этим двоим вполне хватило для взаимного опасливого уважения. Лана уяснила, что под апперкот Луи лучше не попадать. Луи уяснил, что если апперкот не прошёл, то дело плохо.

Рявканье охранника, к некоторой досаде Ланы, не осталось незамеченным. Они все вывернули головы — кто вбок, кто вверх — и уставились: расфранченные пижоны. Чудовища, которые органично смотрелись бы в «мертвяке» любого космопорта. Джентли — как себе представляли их люди, никогда не видевшие ни одного настоящего джентля. Как минимум один настоящий джентль, подмигнувший Лане и слегка отсалютовавший кружкой чего-то непрозрачного, ядовито-голубого и дымящегося. Портовая девка, не без оснований полагающая, что сможет сойти за светскую львицу. Пара светских львиц, довольно удачно притворяющихся портовыми девками.