Я накрыла ее руку своей.

— Спасибо, Дора!

— Тебя подвезти?

Она глянула на часы, поднялась.

Я представила себе жару в переполненном троллейбусе и жару на пешем маршруте к центру и соблазнилась.

— Пожалуй.

Прозвучало нерешительно, потому что у меня здесь было дело, еще одно, не горящее, но желательное.

— Хотя… Нет, спасибо, я остаюсь.

Дора пожала плечами, кивнула и поцокала туда, откуда явилась. Отойдя на полтора десятка шагов, обернулась, махнула рукой.

— До свидания!

На мосту через Волгу, несмотря на ветерок, треплющий распущенные волосы, ощутимо пованивало автомобильной гарью. Плотный поток машин в обе стороны отравлял воздух газами и сотрясал его ужасными звуками. И только с красотой вида, открывавшегося отсюда, сверху, он ничего не мог поделать. Темная, блестящая вода далеко внизу, чистое, без единого облачного обрывочка небо сверху; берега — далекий, противоположный, и близкий, наш, тарасовский, утыканный домами и домишками.

По той, наветренной, стороне проезжей части моста шли прожаренные солнцем люди, в основном домой, с пляжного острова, и поглядывали на меня с состраданием и превосходством — ума-де не хватило у девахи определить, откуда на мосту ветерок дуть будет. Вот, мучится теперь, глотая копоть.

А меня устраивает, что на моей стороне почти безлюдно.

Правильно заметила Дора, пистолетик у меня в сумочке подкладку трет. Старый, облезлый «макаров». В каких руках он побывал, каких дел натворил, гадать не берусь. Уверена в одном — тут ему и конец! Не гавкнет больше ни в правого, ни в виноватого.

В мои руки попал по-чудному, трофеем во время одной из недавних передряг, и помог из нее выкарабкаться целой и почти невредимой. Не в милицию же его нести, в самом деле, на свою голову!

Открыв сумочку, я остановилась в самом высоком месте. Внизу, подо мной, медленно вытягивалась из-под моста бесконечная баржа с несколькими песчаными терриконами, отбрасывавшими на воду островерхие серые тени. Вот наконец и толкач показался, пенит воду винтами, надрывается. А поперек палубы веревка натянута, и сушится бельишко на солнце и ветерке.

Я сунула руку в сумочку, сжала пистолет сразу вспотевшей ладонью. Пора. Дело-то секундное.

— Гу!

Два чьих-то деревянных пальца ткнулись мне в бока, заставив подскочить от неожиданности. Шутник!

Красномордый от солнца и выпитого шутник испуганно таращится на меня и пистолет в моей руке, которым я едва не двинула его по лбу, и медленно пятится, держась за перила.

Громко прозвучал автомобильный сигнал. Это в мой адрес. Оказывается, зрителей тут хватает.

Я протянула руку за ограждение и разжала пальцы. Красномордый, не оглядываясь, быстрым шагом спешил от меня в сторону города, и ветер вздувал пузырем рубаху на его спине. Внизу, беззвучным всплеском, вода приняла в себя смертоносную машинку.

Самым разумным на данный момент было добираться домой. Принять ванну, передохнуть от жары, переодеться к вечеру и избавиться от излишка денег. Пусть остаются за надежной бронированной дверью.

Домой я и направлялась, сойдя с моста и пересекая предмостовую площадь, держа курс на золотые купола древнего Стрелецкого собора. С облегчением перевела дух, свернув с оживленной транспортной магистрали в старенький, тихий переулок, весь в тополях и окошках ветшающих, несмотря на старания хозяев, двух— или трехэтажных домов.

Знаете, что самое досадное и назойливое в современных городах? Транспорт! Спасение от него можно найти лишь глухой ночью, и то не окончательно. Или поселившись на такой вот тихой улочке, платя за относительный покой ограниченностью удобств старого жилья.

Странно, но я совсем так не думаю, оказавшись за рулем своей машины. С удовольствием играю педалью газа, наслаждаясь возней лошадок под капотом. А пешеходы с перекошенными от рассеянного внимания физиономиями раздражают своей бестолковостью, особенно на перекрестках.

— Таня!

Я никогда не тороплюсь оборачиваться и искать глазами выкрикнувшего мое имя. Тань много, самых разных. Мне сейчас никто не нужен, я домой иду, пусть отзывается кто-нибудь другой.

— Таня! Иванова!

Вот черт, в самом деле, а? Имя и фамилия славные, но их, как говорится, на каждой ветке по десятку, а вот такое сочетание придется поискать. Похоже, это меня.

Машина, непонятная иномарочка, мимо которой я только что прошла, распахнула дверцу и выпустила на свет белокурую девицу-красавицу, босую, в кукольной юбочке и маечке, едва доходящей до солнечного сплетения.

Это Наташа. Наташа, Наташа, Наташа… Шадова, вот кто она. И не встречались мы с ней никак не меньше двух лет.

— Привет!

С другой стороны машины, из-за руля, выползает мордоворот какой-то, полный, со всклокоченной шевелюрой, в широченных джинсах, обрезанных по колена. С ним мы не встречались никогда. И не встречаться бы!

— Ты как цветик полевой!

Принимаю комплимент, как относящийся к платью, что сейчас на мне. Легкое оно, воздушное совсем, но не настолько все же.

— А ты как гвоздь программы.

— Мерси!

Улыбка у нее славная. Белозубая, открытая такая. Правдивая. И густой загар не портит ее лицо. Не здешний загар, не волжский.

— Это Борис, мой муж.

Хорошо подходит к нему это имя. Борис, и никто иной!

— Поздравляю тебя с Борисом! И вас, Борис, с таким вот босоногим сокровищем!

— Да я уже скоро год как поздравляюсь этим сокровищем!

Борис густо хохотнул и обнял супругу за талию.

— Вот что значит отколоться от общества и забыть старых друзей! — корит меня она, рисуясь в его руках.

Похоже, у этих все в порядке на сегодняшний день.

— А как ты?

— Прекрасно! — развожу руками. — Как видишь!

— Замужем?

— Нет!

— У-у-у! — то ли сочувствие, то ли восторг, то ли зависть. А может, все вместе. — Что так?

— Девчонки, пошли в машину, я таять начинаю!

— Пошли, Тань, там кондиционер, прохлада, поболтаем, сто лет ведь не виделись, пошли!

Они, действуя сообща, чуть ли не силой затащили меня, слабо отбивающуюся, в машину, захлопнули дверцы. Внутри мягко звучала негромкая музыка, и через несколько минут действительно стало прохладно.

Наташка трещала без умолку, с пятого на десятое рассказывая о свадьбе, отце, Борисе, недавней их поездке на Канары и еще о тысяче вещей невразумительно и малопонятно. Борис, не делая попыток ее перебить, похохатывал, восторженно выкатывая темные, влажно блестящие глаза. Наконец она запыхалась и предоставила ему возможность ввернуть свое словечко.