Она могла бы наслать болезнь и сгноить заживо самого Эгея, оставить Афины пустыми с помощью какой-нибудь страшной заразы, побить градом своих обидчиков… да мало ли что могла! Но вместо этого оберегала их, борясь с чужими чарами. Почему? Надеялась, что Мед станет царем Афин, а мать царя не может быть запятнанной.

Приходившие в город жители Коринфа рассказывали о ней небылицы, твердили, что, будучи обиженной на Ясона, Медея убила своих детей. Это одно из самых страшных преступлений. Медея пыталась напомнить, что даже Геракл признал ее невиновной, но что злым языкам до Геракла, кричали, что и его проклятая ведьма опоила зельем. Коринфяне не желали вспоминать, что Медея спасла их от голода, что Ясон бросил ее с детьми после того, как она помогла привезти Золотое руно, да многое не желали вспоминать, зато хорошо помнили смерть Коринфского царя Креонта. Считалось, что Креонта отравила именно Медея за то, что он выдал свою дочь Главку за Ясона.

Вообще-то Креонт умер от несварения желудка, а Главка сгорела потому, что бездумно крутилась в подаренном ей Медеей роскошном пеплосе подле больших светильников. Край пеплоса задел пламя, спасти новую жену Ясона не смогли. Медея бежала из Коринфа, а жители убили оставленных с Ясоном детей и потом самого Ясона. Но в смерти детей обвинили их мать-колдунью.

И вот теперь история грозила повториться в Афинах.

Медея уже не была прежней, она не верила людям независимо от того, в каком городе они жили – в Коринфе или в Афинах, Трезене или Фивах… Внучка бога солнца Гелиоса все чаще колдовала в полутьме и все реже появлялась на солнце. У нее не было седых волос и морщин на лице, потому говорили, что Медея умеет омолаживать людей. Медея никому не рассказывала о щедром даре богини Геры за то, что отвергла ухаживания ее любвеобильного мужа Зевса.

Умным она давала приготовленную ею самой краску для волос, чтобы скрыть седину, и разные мази, чтобы кожа лица оставалась молодой надолго. Глупым советовала попытаться свариться в кипятке. Нашлись дурочки, что поверили – разрубили своего отца царя Пелия на куски и бросили в кипяток в надежде, что он выйдет из варева молодым и здоровым. Обвинили в их поступке снова Медею. Все винили, даже Ясон.

Постепенно светлое в Медее гасло за ненадобностью, а темное брало верх.

Она могла лечить, но приходилось колдовать и насылать болезни. Могла умолить своего деда Гелиоса быть милостивым к людям, но приходилось просить сжечь чьи-то посевы или высушить источник. Могла предостерегать, зная будущее людей, но вместо того пугала пророчествами.

Ей некуда было идти, она никому не нужна, для всех опасна и всех пугала. Одиночество страшная вещь, но она во сто крат страшней, если живешь во дворце среди людей, но от тебя шарахаются при встрече и вслед сыплют только проклятья. Трудно быть доброй, если тобой пугают детей, трудно сохранять на лице улыбку, когда тебя называют колдуньей.

Ясон предал, Эгей тоже…

Медея шестнадцать лет старалась не думать о подрастающем в Трезене сыне Эгея, но забыть не получалось. Раз в год она смотрела в шар и убеждалась, что этот мальчишка растет как настоящий герой – он крепче своих сверстников, красив, сообразителен и ничегошеньки не знает о своем земном отце.

Но наступил день, когда Эфра рассказала о спрятанных Эгеем мече и сандалиях, чтобы юноша поднял огромный камень, достал оставленное отцом и отправился в Афины добывать себе славу и трон.

Медея задумалась так глубоко, что не замечала пристального взгляда сына. Пришлось напомнить о себе.

– Так почему ты боишься Тезея?

Она словно очнулась от своих видений, вздрогнула от имени, как от удара, в черных глазах, отражаясь, снова заплясало пламя светильников. Меду на мгновение показалось, что мать сейчас взмахнет крыльями и вылетит в окно, как та черная птица.

– Я не Тезея боюсь, а того, что будет, если он придет в Афины. Эгей признает его своим сыном.

– Но ведь так и есть?

– И наследником трона, то есть следующим царем Афин!

– Почему это тебя пугает? – все равно не понимал Мед, который вопреки внушениям матери не считал себя наследником афинского трона.

– Ты сын Эгея, законный, рожденный во дворце после того, как Эгей назвал меня женой!

Мед рассмеялся, поднимаясь с ложа.

– Царь Эгей никогда не называл тебя женой, а меня сыном. Ни к чему надеяться на афинский трон.

Глаза матери снова впились в глаза сына огненным взглядом. Меду показалось, что внутри ее зрачков горит черный огонь.

– Тезей отправится не морем, а через Коринфский перешеек, встретит в пути много опасностей, я постараюсь. Но если он не погибнет, то ты выйдешь навстречу и убьешь!

В ответ на ее взгляд внутри Меда рождалось что-то страшное, он чувствовал, что готов к сказанному матерью, что действительно отправится навстречу Тезею и убьет брата.

Гекатомбион в Афинах всегда очень жаркий, это месяц сбора обильного урожая и столь же обильных жертвоприношений богам. Само название гекатомба – «сто быков» – говорит о том, каковы эти подношения.

В третий день месяца солнце уже с утра палило так, словно вознамерилось сжечь Афины, но в темной комнате Медеи было прохладно. Волшебница сидела, задумчиво уставившись вдаль и не замечая палящего зноя снаружи.

Она не повернула голову и навстречу вошедшему в помещение сыну.

Мед устало опустился на большой сундук прямо у входа и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Я не смог…

Медея скосила на сына глаза и сделала знак служанке, чтобы та вышла. С волшебницей спорить не рисковал никто, как и подслушивать, безмолвная Хриза словно растворилась в воздухе.

Мед повторил:

– Я не смог… он мой брат…

Мог бы не говорить, прекрасно знал, что мать все видела в своем шаре, но хотелось объяснить, что не струсил, просто рука не поднялась убить того, кто рожден от его же отца. Пусть царь Эгей не признает сыном самого Меда, юноша все равно считает Эгея своим отцом.

Медея вздохнула:

– Я сама сделаю, но будь готов бежать.

Сын немного помолчал, а потом задал вопрос, который всегда интересовал его:

– Ты ведь знаешь будущее, знаешь, что Тезей станет царем Афин, да?

– Нет. Я знаю, что он в восьмой день гекатомбиона придет в Афины и Эгей признает в нем сына по мечу и сандалиям.

– А дальше?

Мать снова уставилась в лицо Меда темным взглядом.

– Кем бы ни стал Тезей, ты станешь царем огромных земель на Востоке, столь больших и богатых, что Афины в сравнении с ними рыбацкая деревушка. А Тезей. ему многое предстоит, но нас это не коснется.

– Скажи, почему, зная, что должно произойти, ты все же пытаешься изменить будущее? Не лучше ли подчиниться судьбе, чтобы мойры не перестали плести нить твоей жизни?