Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты не притронулся к чаю, – Элла уставилась на кружку в моих руках.
– И, правда. Задумался и забыл о нем.
– Теперь он остыл, – в ее голосе послышался упрек.
– Знаешь, что? Ты права. В доме действительно зябко, – я поднялся с дивана. – Пойду проверю бойлер.
– Угу, – ответила моя девушка, не соизволив даже взглянуть на меня.
Я вышел на кухню, вылил остывший чай в раковину, и спустился в подвал. Деревянная лестница протяжно заскрипела под моим весом. Внизу ожидаемо темно. Проникающий в узкие окна под потолком слабый уличный свет рассеивался, оставляя после себя лишь облако белесой пыли да пугающие изогнутые тени на стенах. Куча ненужного хлама, собираемого здесь годами, уменьшила площадь подвала вдвое и создала потаенные углубления, заглядывать в которые не было никакого желания.
Без света неуютно, поэтому, нащупав на стене рубильник, не думая, опустил его. Подвешенная к потолку, старая лампа накаливания лениво заморгала, вызвав своим свечением недовольный мышиный писк в дальнем углу. Что ж, их можно понять. Долгие годы, этот дом служил им пристанищем, а теперь в него вторгся незваный гость. Неожиданно, на радость мышам, лампочка моргнула в последний раз и погасла. Хотя, почему неожиданно? Дом давно лишился хозяина. Чего-то такого следовало ожидать.
Достав из кармана телефон, я включил фонарик и направился к старому немецкому бойлеру. Кажется, он – подарок бабушке от ее давней подруги, выселенной после войны в Германию. В отличие от нее бабушка, не желавшая покидать родительский дом, нашла лазейку – вышла замуж за советского переселенца и осталась в Ольховске.
На улице стемнело, поднявшийся ветер наполнял подвал унылыми завываниями, а мутные стекла задребезжали ему в такт в рассохшихся деревянных рамах. Я запустил бойлер, и тот, издав звуки похожие на кашель, присоединился к какофонии, глухо загудев. Скоро дом наполнится теплом.
Я развернулся, чтобы уйти, когда заметил движение в окне. Лишь на мгновение, но что-то перекрыло поступающий с него свет. Или кто-то. От испуга меня передернуло, и я замешкался, а, когда отключил фонарик на телефоне, за окном никого не было. И чего я так испугался? Должно быть, мне просто показалось. Возможно, это была соседская кошка, пришедшая на писк мышей. Или те самые дикие волки. Но никак не… Пришлось сделать глубокий вздох, чтобы отогнать глупые мысли.
Все надеялись, что в силу возраста Артур быстро забудет пережитый стресс, забудет о Лесном царе. Но он не забывал. Лесной царь не отпускал его: он приходил во снах и прятался в тенях. Так уверял нас Арт. Мама терпела сколько могла, а потом сдалась. Ей тоже приходилось нелегко. Потеряв мужа, она осталась одна с двумя детьми, один из которых оказался болен. От меня требовали сделать выбор, и я его сделал.
Ночь была неспокойной. Возможно из-за того, что дом не был готов к приему гостей. За прошедшие года он осел и слегка покосился, в окнах образовались щели, в стенах мыши погрызли ходы, а полы то и дело скрипели сами по себе. Все из-за того, что после смерти бабушки и отца не нашлось никого способного приглядеть за домом. Мои тети, сестры отца, и их семьи жили далеко и не могли часто наведываться в родовое гнездо, а мы просто не хотели. Лишь в последние годы мама поддалась моде на загородные дома и стала гостить здесь чаще прежних десяти ночей в год. Правда, пока лучше не стало.
Мы решили не подниматься наверх и легли в гостиной. Элла уснула сразу, а вот мне не спалось. Лежа с закрытыми глазами, я слушал, как за окном завывал ветер, ветки деревьев стучали по шиферной крыше, а батареи, наполненные теплом, тихо постукивали. Измученному мне удалось заснуть около часа ночи, но и в царстве Морфея не удалось обрести покоя. Необъяснимая тревога проникла в мой сон, отравила его и превратила в кошмар.
Я был в лесу – темном, сыром и гнилом, где голые ветви деревьев склонялись до самой земли и цепляли собой покрывало стелющегося тумана. Я убегал от бесформенных теней, змеями, извивавшимися меж стволами деревьев и камней в форме черепов. Но в какую бы сторону не несли меня ноги, я всегда возвращался в одно и то же место – под сень высокого раскидистого дерева, истекающего кровью. Бардовая и густая, мерцающая неоновым свечением она стекала по коре, капала с веток и собиралась у оголенных корней, создавая темные лужи. Шепящие тени приближались и постепенно теснили меня ближе к дереву. Под ногами стало зыбко. Туман замкнулся в кольцо. Отступая, я запнулся о торчащую корягу и упал, угодив рукой в лужу крови. Что-то цепкое и холодное тут же схватило меня. Я вздрогнул и обернулся. С той стороны на меня смотрело изможденное болезнью лицо бабушки Греты. Иссохшие губы слегка приоткрылись, дрогнули.
– Schau!1 – прохрипела моя родственница, и я провалился вниз вслед за ней.
Сон изменился. Все тот же лес, все та же ночь, но тихая и теплая. Туман исчез и тени тоже. Впереди запрыгали огни фонарей, и я пошел на их свет. Вскоре послышались голоса, а после из-за деревьев показались их обладательницы. Группа женщин, состоящая из пожилых, молодых и совсем юных девочек, стояла, взявшись за руки у раскидистой ольхи, чьи ветви украшали повязанные на них разноцветные ленточки. Голоса разносились напевно, но невпопад и на немецком. Я подошел поближе, постарался прислушаться, но разобрал лишь «Der Erlkönig». А потом дерево вспыхнуло, и я проснулся.
Часы показывали пол седьмого утра. Элла, свернувшись калачиком предавалась мирному сну. Мне же уснуть больше не удалось.
Ближе к десяти, как и было оговорено заранее, я подьехал в морг на опознание тела брата.
Осенью Ольховск мрачен. Солнце в это время года редкость: еще с сентября небо заволакивают тонкие облака, которые ближе к зиме превращаются в серые массивные тучи. Не добавляет красок и густой туман, поднимающийся из окружающих город ольшаников. Собственно, в честь