У тетушки, занимавшейся, с ее же слов, «формированием меня как личности», были связи в арабистической среде Москвы. Так я и попала на специальность журналиста – арабиста в институт Востоковедения. В 16 лет я плохо понимала, что вообще такое арабский мир. Понимала ли это она, я тоже не знаю. Сейчас догадываюсь, что, конечно, понимала, –  сказала Влада с горькой усмешкой, потом задумалась.

– Мы мало разговаривали. За все эти годы помимо прочих своих навыков я усвоила главный –  не задавать ей лишних вопросов. Арабский – значит арабский. Я выучила этот сложнейший язык путем многочасового просиживания своей задницы за столом. «Моим делом было учиться» –  так говорила Бэлла Константиновна, а там она -де все решит. Решила. Преподаватели были ко мне лояльны и внимательны. В репетиторах, дополнительных занятиях, стажировках, в том числе и недешевых языковых курсах в Дамасском университете в Сирии, мне не отказывали. Еще в последний год учебы в магистратуре я попала на распределение в журналистское агентство «ЭРА», где традиционно нужны были арабисты. Так начался мой скромный путь в профессии. Азарт приходит во время игры. Я втянулась, увлеклась арабской культурой, танцами, искусством. Полюбила язык. Теперь хотелось большего – хотелось работать и расти карьерно. Благо, что примеров было много. Журналисты – арабисты легко и быстро делают себе имя, потому что Ближний Восток щедр не только на солнце, но и на «горячие точки». Но меня, неопытную и зеленую, не спешили отправлять в регион, да и серьезного повода не наблюдалось. Да, то и дело обострялись арабо -израильские отношения, но на этом направлении работали «свои», ничего нового там изобрести не получилось бы. Я сидела в Москве штабной крысой, занимаясь преимущественно переводами каких -то бесконечных арабских статей «в стол», хоть мой начальник и говорил, что это просто идеальная работа для молодого сотрудника – набиваешь руку, подтягиваешь язык… Я хотела в поле, я жаждала славы. Настал и мой звездный час. Здесь и сейчас.

Очередная арабская весна…Социальные противоречия, недовольство властью, религиозные конфликты –  все это в одночасье прорвало плотину действовавшего на Ближнем Востоке уже не одно десятилетие статуса -кво. Целая плеяда стран опять, как много лет назад, были охвачены революционной горячкой с разной степенью интенсивности вооруженных действий. Для этих государств и проживающих в них людей эта арабская весна стала трагедией, а для нас, журналистов, неиссякаемым кладезем тем и информации для самопиара. Сколько новых имен заняли свое место на журналистском пьедестале благодаря молниеносному реагированию на происходившее. Да кого только здесь не было –  штатные корреспонденты, стрингеры, блогеры, гонзожурналисты. Параллельно с традиционной войной, на Ближнем Востоке шла более изощренная и противоречивая –  война информационная. Когда в марте 2031 года арабская весна началась и в Сирии, я поняла, что это мой лотерейный билет…

– Послушайте, я устала –  с тяжестью прошептала девушка, обхватив голову руками, –  не знаю, зачем я вообще все это рассказываю… Бред какой -то…

Она пробубнила последние слова себе под нос и уже было встала, чтобы выбежать прочь из кабинета, как она делала уже множество раз, но доктор была решительна в своем настрое. Только- только что- то начало получаться…

– Подождите, – несвойственно громко произнесла Анна Петровна, – Вы не должны уходить сейчас, Влада! Расскажите мне все! Обязательно расскажите! Если Вы устали, мы можем продолжить завтра… Но если есть силы…

Девушка колебалась, стоя в дверях…Воспоминания терзали ее, но в то же время лились бальзамом на ее душевные раны. Рассказ обо всем, «с нуля», словно переносил ее обратно. Переносил в то время, которое она потеряла безвозвратно… Влада впервые почувствовала какую- то легкость… Нет- нет, боль оставалась, она давила на нее, словно мешок булыжников на грудь утопленника, но вместе с тем, появилось какое- то странное ощущение катарсиса, очищения, освобождения… Словно долго зревший и болевший гнойник прорвался…Все равно болит и краснеет, но уже не так…

– Я смогла уговорить начальство отправить меня в Дамаск в составе группы журналистов тем августом 2031 года. Мы не были командой, у каждого из нас был свой план, как выпустить лучший материал и получить больше всего карьерных бонусов и денег. Мне помогло то, что я хорошо владела сирийским диалектом арабского языка благодаря стажировке и разбиралась в ситуации в стране. На момент приезда туда у меня уже были друзья еще со студенческих лет, поэтому дело у меня пошло. Я оказалась эффективной, много писала, много куда была вхожа. В итоге вместо двух недель, на которые нас отправили, меня решили продлить на три месяца, формально занять вакантный на тот момент пост постоянного корреспондента информационного агентства «Эра». За его же счет мне сняли милую небольшую квартирку в приятном христианском районе Кусур в центре Дамаска. Я имела изрядную долю свободы, но, конечно, эта свобода резко ограничивалась установленными официальными властями рамками для всех без исключения журналистов. В отличие от стрингеров и блогеров, я не могла, да и не хотела рисковать, нарушая их запреты на перемещения по стране или несанкционированный сбор информации. Здравый смысл был при мне, но сами понимаете, в таких условиях, на фоне более «горячих» репортажей коллег из телеков, как мы в своей среде называли телевизионных корреспондентов, и «свободных поэтов», которые работали за свой счет, но имели возможность продавать материал любому СМИ, моя значимость как журналиста уверенно падала к нулевой отметке. Мне срочно нужна была сенсация, но не путем риска для жизни и для репутации агентства. С утра до ночи я судорожно перебирала темы, сюжеты, возможные интервью с представителями режима, но все это не находило отклика у руководства в Москве. Все мои идеи отвергались все с большим градусом раздражения и недовольства моей работой. Нужно было что- то делать.

Эта идея пришла ко мне спонтанно. На одном мероприятии, совершенно тупом, честно говоря. В очередной раз в поисках тем я поперлась на концерт в Дом Оперы. Я даже не помню, что это было… Какие- то дети устроили показательное выступление в честь отбывающих на фронт военных –  дико политизировано и примитивизировано, как это обычно бывает со всем, что связано с официальной пропагандой и детской самодеятельностью.

Там, в фойе, я и увидела Его. Даже не увидела, нет. Помню, как сердце ушло в пятки, когда к прозрачным дверям ярко залитого солнцем зала подъехали три шикарные машины и из центральной двери легкой походкой выпорхнул Он. Высокий, уверенный в себе, расслабленный, невыносимо красивый –  темно- пепельные густые непослушные волосы, светлая кожа, легкая щетина, голубые глаза. Он был в джинсах, расстегнутой небрежно на шее темной рубашке и пиджаке в стиле кэжуал. Такой, непринужденный красавец, смотревший на всех одновременно и добродушно, и снисходительно, потому что понимал с детства –  равных нет и не было. Не от кого ждать конкуренции. Его охранники вмиг собрали вокруг него невидимый щит недоступности, хотя он со всеми был максимально приветлив.

В тот день я в числе еще сотни других гостей этого нелепого мероприятия смотрела на его истинную звезду. Именно на него пришли поглазеть все эти люди, как бы умилительно маленькие детишки ни пели патриотические песенки о Сирии, на Него –  самого популярного и желанного мужчину в сирийском правящем классе, неофициальное лицо режима, одного из самых влиятельных его теневых руководителей, самых амбициозных и перспективных. Тридцатилетний красавец, он не сходил ни с местных, ни с западных таблоидов. СМИ его любили и ненавидели, потому что именно он с легкостью ими дирижировал, как хотел, являясь негласным руководителем сирийской пропаганды, одним из авторов и хранителей его идеологии. И при этом ни одного интервью, ни одного слова прессе. И если и был в Сирии человек, более обожаемый или ненавидимый, чем Президент, то это был его неофициальный родной племянник Васель Увейдат. Я смотрела на него и понимала – вот Он нужен мне для интервью. Смогу его получить –  выиграю джек пот.