Она отвернулась и возобновила шаг. Наша небольшая заминка привлекла внимание крестьян, трудившихся в поле. Они уставились на нас разинув рты. Я не боялась. Что крестьяне могут нам сделать? Нас охраняло ни много ни мало восемь вооруженных солдат, и каждый из них держал ладонь на рукояти меча или древке копья. Мы члены царской семьи. Никто не смеет нас тронуть.

А потом один из крестьян что-то крикнул. Непонятное мне слово, ни разу не слышанное ранее. Мама оступилась и сбилась с шага. Я озадаченно нахмурилась. Мне показалось, что она отреагировала на сказанное и брошенное слово ранило ее. Но это ведь невозможно. Я подбежала к маме и заглянула ей в лицо. Оно было белым как полотно. Ариадна шла по другую сторону от мамы, сжимая ее руку. Мы обменялись с ней непонимающими взглядами.

– Прояви уважение к своей царице! – рявкнул один из солдат, стукнув древком копья о землю.

Я закашлялась от поднятого им облака пыли.

Мама пару раз моргнула, затем медленно выпрямилась в полный рост.

– Оставь их. Мы не враждуем с крестьянами.

Солдат коротко кивнул, и мы двинулись дальше. Шагая по обе стороны от мамы, мы с Ариадной время от времени переглядывались, пораженные проскользнувшей в ее голосе ноткой страха. Мы никогда не видели маму такой сокрушенной. Однако верного вывода я в тот момент так и не сделала: что, несмотря на текущую в наших жилах царскую кровь и сопровождение мужчин, в единственную обязанность которых вменялась охрана нас, мы все равно были уязвимы.

Позже, когда мы с сестрой готовились ко сну, мама зашла в нашу комнату. Ариадна, не говорившая со мной весь вечер, расчесывала волосы. Я щурилась в умывальник, тщетно пытаясь добиться того, чтобы мои синие глаза в тусклом свете казались ореховыми.

Мама села на мою постель и без предисловий сказала:

– Девочки, вы уже достаточно взрослые, и вскоре до вас дойдут дворцовые слухи: сплетни, которые распускают наши слуги и подданные; слова, подобные тому, что сегодня вы услышали от крестьянина. Я хочу, чтобы вы знали: эти слухи неправдивы.

Заинтригованная, я обернулась.

– Какие слухи, мама? – спросила Ариадна, перестав причесываться. – О чем ты?

Мама судорожно вздохнула.

– Ходят сплетни, что я неверна вашему отцу, – объяснила она. – Красивые царицы окружены подобными слухами, в чем, боюсь, однажды вы убедитесь. И эти толки крайне редко бывают правдивы. В моем случае – уж точно нет. Ты поняла меня, Ариадна? Я никогда не изменяла твоему отцу ни с мужчиной, ни с… – мама умолкла, уставившись в пол, затем продолжила: – Ни с кем.

– Я поняла тебя, – отозвалась сестра. – И никогда в эти слухи не верила.

Зато я не понимала, о чем они говорят, и недоуменно смотрела на обеих. Я знала, что на сестру заглядываются придворные. Она сама мне рассказывала об этом, когда снисходила до разговора со мной. К маме тоже проявляют романтический интерес? Я уже не в первый раз пожалела о том, что родилась девочкой, тем более младшей. Родись я мальчиком, мое будущее было бы полно возможностей. Мне же суждено лишь одно – стать царицей, притом куда менее значимой, чем сестра или мама.

Мама ушла столь же внезапно, как и пришла. Мне не хватило жеста нежности с ее стороны – хотя бы легкого поглаживания по голове, – но она не проявила чувств. Ариадна забралась в постель и отвернулась от меня: верный знак того, что она не намерена общаться со мной. Я сидела в тишине, вновь и вновь прокручивая в голове незнакомое слово: kthenobate. Оно как-то связано с животными? Что оно значит?

В тот день я могла прийти к двум умозаключениям, но выбрала неверное. Я слышала страх в голосе мамы, видела, как неловко и стыдно ей с нами говорить, и решила, что она в чем-то виновата. Каким-то крестьянам, без оружия и власти, удалось пошатнуть душевное равновесие царицы. Будь она безоговорочно верна богам, боги бы ее защитили. Будь она безгрешна, ее бы не страшило, что о ней говорят.

Правда мне открылась лишь десять лет спустя, когда Тесей приплыл на Крит в поисках власти, большей, чем мы могли ему дать: любому мужчине позволено бросаться словами, но платить за эти слова приходится женщинам.

* * *

Меж тем я вскоре выкинула из памяти это происшествие. Мне было чем занять свои мысли. Нам с Ариадной дали учителя, пытавшегося вложить в наши головы основные знания в разных областях. Мама, посмеиваясь, называла это причудой отца. Она прекрасно понимала, что нам подобное обучение ни к чему. Нам хватит и других умений: наносить на лицо краски и следить за тем, чтобы во дворце царил порядок, об уважаемых гостях хорошо заботились, а слугами должным образом управляли.

Однако отец, потерявший единственного сына, который погиб еще до моего рождения, хотел другого. А потому нас с Ариадной учили управлять государством, защищать свое царство и заботиться о том, чтобы крестьяне исправно выплачивали взносы в казну. Мы обходили рабов, тяжелый труд которых поддерживал жизнь всего Крита, и знакомились с представленными отцом вельможами. Последние порой являлись во дворец с детьми – чаще с сыновьями – в надежде пробудить во мне с сестрой любовь или хотя бы несвоевременную страсть, за счет чего повысить свой статус при дворе.

Нас обучали основам бухгалтерского учета, и мы с сестрой скрепя сердце выводили цифры, подсчитывая рабов. Учились мы неохотно и, боюсь, для нашего учителя, пожилого раба, были сущим кошмаром. Ариадне, при всей ее красоте, не терпелось выскочить на свежий воздух и пострелять из лука по мишеням. Чего хотелось мне? Мной тоже владело совсем не женское желание – рисовать.

Крит славился множеством вещей. Гости восхищались архитектурными элементами Кносского дворца, подземными бассейнами, роскошными комнатами, даже нашей проточной водой. Подозреваю, что порой вельможи являлись пред очи отца, только чтобы окунуть руки в фонтан и увидеть, как грязная вода в каменных резервуарах сменяется чистой. Это вызывало у них детский восторг. Кносс был центром цивилизации, и мы понимали, что нам посчастливилось жить в нем. Или нам казалось, что мы это понимали: по-настоящему осознаёшь, насколько тебе с чем-то повезло, лишь когда это потеряешь.

Но прежде всего Кносский дворец славился фресками. Монументальные изображения, покрывавшие почти все стены, поражали своей красочностью и искусной прорисовкой. Случалось, посетители дворца пытались ощутить гладкость листьев, оглаживая их ладонями, или почувствовать сладость капающего с ложки меда, проводя по ней языком. Составляющие красок хранились в строгом секрете, известном лишь кносским художникам, не желавшим открывать чужеземцам свои рецепты.

После долгих и слезных уговоров отец уступил мне, позволив расписать внешнюю стену нашей с сестрой спальни. Мама тогда пришла в ужас: юной девушке не пристало заниматься живописью. Но я обожала свой рисунок – неестественно изогнутых грифонов в розоватых и персиковых оттенках. Каждую свободную минуту я хвостиком следовала за художниками, мечтая получить дозволение поработать с ними.

На большей части фресок красовался знаменитый символ Крита – Критский бык. Меня он никогда не вдохновлял, хотя я ни за что не поделилась бы этой мыслью с другими. Учитель неустанно повторял, что мы потомки этого быка, в образе которого предстал сам Зевс, чтобы похитить нашу бабушку, Европу. От их союза и родился наш отец.

Поскольку Минос – сын бога Зевса, наша семья царила в Кноссе. Никто не осмеливался оспаривать это право, несмотря на уже почтенный возраст отца и отсутствие наследников мужского пола. Всем известно: боги своих не оставят.

А мы были вдвойне благословенны. Ведь моя мама также божественного происхождения: дочь бога солнца Гелиоса. Ее история – добрая, без обмана и соблазнения – мне больше по сердцу. Гелиос женился на океаниде, и та произвела на свет четверых детей, в том числе мою маму. Ариадна предпочитала эту историю по другим причинам. Устав от уроков, она лукаво заявляла: «Пришло время почтить дедулю», выбегала во двор и, раскинувшись на траве, подставляла солнцу уже загорелые руки и ноги. Нагулявшись же вволю, мы спускались в манящий нас тайными