Как-то она пожаловалась няне:

– Мама любит Чарльза больше, чем меня.

Няня немедленно отбила удар:

– Глупости и не правда! Мама одинаково любит обоих своихдетей. По справедливости. Все мамы поровну любят своих детей.

– А кошки нет, – сказала Лаура, мысленно пересмотревнедавнее рождение котят.

– Кошки – животные, – сказала няня. – В любом случае помни,что тебя любит Бог, – добавила няня, слегка ослабив блистательнуюубедительность предыдущего довода.

Лаура согласилась. Бог любит ее – ему так положено.

Но даже Бог, наверное больше всех любил Чарльза. Потому чтосоздать Чарльза, конечно гораздо приятнее, чем такую вот Лауру.

«Но я сама могу любить себя больше всех, – утешала себяЛаура. Больше, чем Чарльза, или маму, папу или еще кого-нибудь».

И Лаура стала еще более бледной, тихой и ненавязчивой, чемраньше; няня даже забеспокоилась. Она поделилась с горничной неясными страхами,что Лауру «Бог приберет» молодой.

Но умер Чарльз, а не Лаура.

* * *

– Почему ты не купишь своему ребенку собаку? – требовательноспросил мистер Болдок, старый друг Лауриного отца.

Артур Франклин слегка опешил: вопрос прозвучал в разгаржаркого спора об итогах Реформации.

– Какому ребенку?

Болдок мотнул большой головой в сторону Лауры, котораяездила на велосипеде по газону, петляя среди деревьев. Спокойное развлечение,без всякой опасности повредить себе: Лаура была осторожной девочкой.

– С какой стати? – возразил Артур Франклин. – За собакаминужен уход, они вечно прибегают с грязными лапами и рвут ковры.

– Собаки, – сказал Болдок лекторским тоном, которым хотького можно вывести из себя, – имеют замечательную способность поднимать вчеловеке дух. Для собаки хозяин – это бог, которому она не только поклоняется,но еще и любит – это в нашей-то угасающей цивилизации.

Люди сейчас охотно заводят собак. Это придает им ощущениесилы и собственной значимости.

– Хм-м. И по-твоему, это правильно?

– Чаще всего нет, – ответил Болдок. – Но у меня естьзастарелая слабость: я хочу видеть людей счастливыми. Я хотел бы видеть Лаурусчастливой.

– Лаура совершенно счастлива, – сказал ее отец. – К тому жеу нее есть котенок.

– Пф. Это не одно и то же. Подумай, и сам поймешь. Но твоябеда в том, что ты не хочешь думать. Вспомни, что ты сейчас говорил обэкономических условиях времен Реформации. Ты хоть на минуту задумался, что…

И они опять с наслаждением заспорили, молоток и клещи, иБолдок высказывал самые фантастичные и провокационные мысли.

Однако в голове Артура Франклина засело неясноебеспокойство, и в тот же вечер, зайдя к жене, когда та одевалась к обеду, он нис того, ни с сего спросил:

– Слушай, с Лаурой все в порядке, да? Она здорова, счастливаи все такое?

Жена обратила на него удивленные синие глаза, чарующиевасильковые глаза, такие же, как у Чарльза.

– Дорогой! Конечно! С Лаурой всегда все в порядке.

Никаких капризов, вспышек раздражения, как у других детей.Лаура совсем не доставляет мне хлопот. Она безупречна во всех отношениях. Нампросто повезло.

Застегнув на шее жемчужное ожерелье, она спросила:

– А в чем дело? Почему ты заговорил о Лауре?

Артур Франклин туманно протянул:

– Да вот Болди… Он говорит…

– О, Болди? Ну ты же его знаешь. Он вечно что-то выдумывает.

И когда через несколько дней Болдок был приглашен к ним наленч и они выходили из столовой, Анджела Франклин специально остановила няню испросила ясным, слегка подчеркнутым голосом:

– С мисс Лаурой ничего не случилось? Она здорова исчастлива, не так ли?

– О да, мадам. – Няня ответила уверенно и с некоторымвызовом. – Она очень хорошая девочка, не доставляет никаких хлопот. Не то чтомастер Чарльз.

– Значит, Чарльз доставляет вам хлопоты? – спросил Болдок.

Няня почтительно повернулась к нему.

– Как обычный ребенок, он всегда готов шалить! Видите ли, онразвивается, скоро пойдет в школу, в этом возрасте они всегда на взводе. Ипотом, у него плохо с желудком, он ест слишком много сладостей без моеговедома.

Она со снисходительной улыбкой покачала головой и ушла.

– Все равно она его обожает, – сказала Анджела, когда онивошли в гостиную.

– Это заметно, – сказал Болдок. И непроизвольно добавил:

– Я всегда знал, что женщины дуры.

– Няня ничуть не дура!

– А я не про нее подумал.

– Про меня? – Анджела кинула на него строгий взгляд – но неслишком строгий, потому что все-таки это Болди, веселый, эксцентричный, емудозволялась некоторая грубость – она была, можно сказать, одной из составляющихего привлекательности.

– Я подумываю написать книгу о проблемах второго ребенка, –сказал Болдок.

– Да что ты говоришь! Болди, не ратуешь ли ты заединственного ребенка в семье? Кажется, это считается нездоровым со всех точекзрения.

– Ха! В семье из десяти человек я назову множество здоровыхчерт. Конечно, я имею в виду законнорожденных. Работа по дому, старшиезаботятся о младших и так далее. Работают все зубчики машины домашнего очага.

Заметь, они действительно полезны, не для показухи. Но мы,как дураки, разделяем и изолируем их согласно возрастным группам! Называем этообразованием! Пф! Вопреки природе!

– Эти твои теории! – снисходительно улыбнулась Анджела. –Так что насчет второго ребенка?

Болдок поучительно заговорил:

– Беда второго ребенка в том, что он обычно не вызываетприлива чувств. Первый ребенок – открытие. Это страшно, это больно, женщинауверена, что она умрет, мужчина тоже – Артур, например. А когда все закончится,у вас на руках живой комочек, орущий до посинения, и его произвели на свет двоелюдей, черт бы их побрал!

Натурально, они и ценят это дитя соответственно. Это ново,это наше, это замечательно! А потом, как правило слишком скоро, появляетсяНомер Два. Опять все то же самое, только теперь не так страшно и болееутомительно.