Добираться до заповедника нужно было на трех самолетах — на большом до Иркутска, на среднем — до Улан-Удэ и дальше на небольшом самолете — до заповедного поселка Давша. В Улан-Удэ билетов не оказалось. Город выглядел пустынным и каким-то вымершим, по улицам ветер гонял пыль и мусор. Остановиться мне было негде. Я пошла в аэропорт и попросилась на самолет без билета. Молодые бортпроводники — парень и девушка, усадили меня в своем закутке на пол на рюкзаке и сказали сидеть тихо. Так в начале июня я попала в заповедник. Мне было семнадцать лет.

В поселке меня поселили в комнате для гостей и дали несколько дней на привыкание и осмотр окрестностей. Давша состояла из пары десятков домиков, в которых жили научные сотрудники и местные жители. Дорог ни туда, ни оттуда не было. С одной стороны поселок окружен озером, с остальных — горами. Сообщение было возможным только по воде или по воздуху.

Через несколько дней меня вызвал к себе старший лесничий и сказал, что может предложить мне два рабочих варианта. Он указал на высокую гору над поселком и сказал:

— Видишь вон ту гору, а на ней пожарную вышку? Так вот, там под вышкой стоит палатка, в которой можно жить. Нужно каждый день лазить на вышку и обозревать окрестности, нет ли где лесного пожара. До недавнего времени в палатке жил парень, который оттуда сбежал, так как в его отсутствие пришел медведь, порвал палатку, разбросал вещи, расплющил все его консервы и сожрал сгущенку. Парень отказывается идти обратно. Второй вариант — в семнадцати километрах отсюда на берегу озера есть кордон «Северный». Там нужен лесник-радист.

Обдумав оба варианта, я выбрала кордон, представив, как придется таскать на себе воду на эту гору с вышкой. Медведь почему-то меня не смутил.

На следующий день меня погрузили в моторную лодку с несколькими банками тушенки, мешком муки и мешком картошки и отвезли на кордон. Кордон состоял из двух домов. Тот, который поменьше, был заколочен и выглядел недостроенным. Во втором доме было три комнаты и две печки — одна с плитой для готовки, другая — русская. В одной комнате жил молодой паренек лет двадцати шести. Он работал лесником и часто уходил в обходы на несколько дней. Другая комната была завалена всяким его барахлом и хозяйственным скарбом, третья комната предназначалась для меня. Электричества не было. Туалета тоже не было, даже на улице. Вода — в озере. Зато были две лодки — одна деревянная весельная, другая моторная плоскодонка «Обь». Еще были две добродушные дворняжки, которые обрадовались новому поселенцу и радостно вокруг меня скакали.

Лесника звали Владик. Ростом он был мне по плечо, очень веселый, все время отпускал шуточки, балагурил, пел песенки и что-нибудь мне рассказывал. Мы с ним быстро подружились, и он стал опекать меня, как младшую сестру. Работа моя заключалась в том, чтобы следить за полосой воды шириной в три километра, чтобы туда не заходили никакие плавучие средства, так как воды эти принадлежали заповеднику. Выдали мне форму — китель и фуражку, переносную допотопную рацию «Недра П», и еще у нас была двустволка, на всякий случай. По рации я должна была выходить на связь с центральным поселком четыре раза в день и сообщать, не было ли нарушений.

— Нерпа, Нерпа, я Сокол, как слышите, прием!

Слышно было плохо. В трубке все трещало и хрипело, иногда комариным писком пробивался человеческий голос. На другом конце сидела радистка Нина, с которой мы быстро обменивались положенной информацией, и иногда очень коротко она сообщала мне какие-нибудь новости, так как болтать о пустяках по рации не разрешалось, да и докричаться друг до друга не всегда удавалось. (Через месяц мне привезли новую стационарную рацию с кучей кнопочек, рычажков и лампочек, по ней все было хорошо слышно, и мои мучения кончились.) В остальное время я была предоставлена самой себе, озеру, лесу и хозяйству. Зарплату мне определили в семьдесят рублей.

Дня через два после моего приезда Владик спросил, умею ли я колоть дрова. Я сказала, что вроде умею. Тогда он дал мне топор и большую чурку и велел ее расколоть, а сам ушел. Чурка почему-то не кололась. От нее откалывались небольшие щепки, но большего я добиться не могла. Я должна была расколоть эту чурку! Это стало делом чести. Сдерживая подступающие слезы, промучившись с ней часа три и натерев кровавые мозоли, я все-таки буквально «разгрызла» ее на мелкие кусочки. Оказалось, что Владик наблюдал за мной через маленькое окошко в сенях и веселился. Потом он мне сказал, что чурка эта давно тут стоит, что она в принципе не колется, потому что древесина у нее крученая. Это была шутка, но я все равно молодец. Не сдалась, хоть и москвичка. Чурку, правда, жалко. На ней было удобно колоть дрова.

Надо сказать, что в те годы во мне преобладали в равной степени три основных качества: упорство, любопытство к жизни и желание учиться любым практическим навыкам. В дальнейшем мне все это очень пригодилось.

Следующим этапом моего обучения было освоение керосиновых ламп (как чистить стекла, как обрезать фитиль, чтоб лампа не коптила и светила ярко), а также печек с дымоходами, поддувалами и приготовлением на них еды. Владик показал, как замешивать дрожжевое тесто и печь хлеб в русской печи. Поначалу у меня получались плоские и жесткие лепешки, которые то подгорали, то не пропекались. Но потом дело наладилось, и хлеб стал получаться отменный.

Я быстро освоила весельную лодку и часто заплывала далеко в озеро. Это стало одним из моих любимых занятий. Нередко на закате устанавливался штиль, и вода превращалась в зеркало, отражающее грандиозное цветовое представление, которое солнце и облака на прощание устраивали в небе — желтое, ярко-оранжевое, кроваво-красное буйство цветов сменялось фиолетовыми, изумрудными и затем более спокойными серо-розово-голубыми тонами, постепенно затухая вместе с уходящим солнцем. Я гребла по солнечной дорожке, пока она не гасла, и уже в темноте возвращалась обратно.

Вообще Байкал — место необыкновенное. Это самое глубокое озеро (по последним данным — максимальная глубина 1642 метра) и самый большой резервуар пресной воды на планете. Вода в Байкале всегда холодная, восемь — девять градусов, и даже летом в самое жаркое время не прогревается выше двенадцати — четырнадцати. Вода настолько прозрачная и чистая, что можно было, заплыв на большую глубину и свесившись с лодки, наблюдать подводную жизнь. Дно просматривалось на глубину до сорока метров. В озеро впадает более трехсот ручьев и небольших речек, а вытекает из него одна большая река — Ангара.

В Байкале водится пресноводная нерпа. Эти любопытные создания иногда сопровождали меня в моих плаваниях, высовывали из воды голову и следили за мной, выныривая то с одной, то с другой стороны лодки.

Несмотря на июнь месяц, с озера все время дул пронзительный, холодный ветер, который пробирал до костей. Первые две недели я надевала на себя все, что можно, — тельняшку, свитер, телогрейку, и все равно мерзла. Потом вдруг как-то неожиданно привыкла, перестала замечать холод, стала ходить босиком и даже часто купалась.