Старик думал, что он привык уже к новым местам, и перестал было за ним приглядывать. Да и всю эту неделю верблюжонок ни разу не отбивался от стада. Но сегодня, когда верблюды возвратились с пастбища, его среди них не было. Старик забеспокоился, тут же обошел соседние аулы, расспрашивая знакомых пастухов. Посетил он аул Байги-тюбе на другом конце Маката, заглянул даже в кое-какие дворы, хозяев которых недолюбливал, и вернулся домой в полночь, усталый и огорченный. Никто не видел белого верблюжонка.

Утром старик отправился в степь. Вышел рано, еще матово серебрились ненаслеженные росные травы, когда чист и недвижен воздух и видно далеко. Он ходил целый день, поднимаясь на высокие холмы и обходя солончаковые озера; внимательно осмотрел подходы к трясинам. Вернулся он вечером, напрямик пройдя верст двенадцать по железной дороге, но уже с другой стороны поселка. Потом подождал за аулом возвращения других стад, надеясь, что верблюжонок окажется среди них. Но верблюжонка не было.

Старик посетовал на то, что аул не имеет своего пастуха, хотя верблюдов у них гораздо больше, чем у других. «Конечно, сейчас все живут в достатке, — размышлял он, — но почему никто не может позволить себе быть пастухом? Какой-то недружный народ в нашем ауле…»

Потом он вспомнил о волках. И сразу же подумал, что белый верблюжонок — видный издалека и неопытный — стал легкой добычей. Старик провел целый день на рыхлых островах солончаковых озер Сагиза, рассматривая обглоданные зверьем кости. Они сплошь покрывали острова, но были все старые, выбеленные солнцем и дождем; ничто не указывало на присутствие волков. Но старик сник при виде этой ужасной картины.

Он нашел верблюжонка на четвертый день поисков в одном из аулов близ Кульсары, верстах в ста с лишним от Маката. Верблюжонок, без сомнения, направлялся в Мангыстау, на свою родину.

Старик так обрадовался находке, что сразу же повернул домой, позабыв заглянуть к дочери Макпал, что жила в Кульсары. «Глупый, — думал он, оглядывая длинноногого худого верблюжонка, тихо шагавшего за конем. — Твоей матери ведь нет, и тебя, быть может, подарили мне, чтобы не слышать твоего плача. Разве я согласился бы взять тебя, если бы она жила?.. Глупый…» А верблюжонок послушно переставлял длинные прямые ноги и изредка, когда старик заговаривал вслух или кашлял, поднимал на него огромные черные с поволокой печальные глаза и устало вздыхал…

Теперь верблюжонок уходил на пастбище, привязанный к шее ииген — двугорбой верблюдицы соседа Сагингали. Мырзагали отвязывал его по вечерам, поил, заводил в маленький, наскоро сколоченный загон и, положив руку ему на горбик, подолгу разговаривал. Верблюжонок вел себя смирно, будто привык к его рукам и тонкому ласковому голосу. Он спокойно жевал жвачку и молча слушал Мырзагали. Старик заметил, что верблюжонок ни разу еще не ложился при нем, всегда ждал, когда он уйдет.

Всю осень верблюжонок пасся с двугорбой. Все стали замечать, что верблюжонок ходит, высоко поднимая ноги и ставя их на землю аккуратно, как будто боясь оступиться или споткнуться. Может быть, однажды это и случилось, когда верблюды бежали, а двугорбая волочила его и била по кочкам?.. Никогда в этом ауле не было пастуха, и верблюды уходили в степь и возвращались сами.

Пришла зима, и верблюжонка уже больше не привязывали к двугорбой. Он заметно изменился. Ноги стали еще длинней, и казалось, что верблюжонок весь обсыпан чистым пушистым снежком. Старику поначалу льстили восхищенные возгласы людей, но потом он спохватился, накинул на верблюжонка рваную, грязную попону, чтобы уберечь от дурного глаза.

— Повезло тебе, Мырзеке, — сказал однажды сосед Шолак. Каждое утро старики выходили к верблюдам, давали им сено, поили, убирали навоз и снег. Их дворы имели общую ограду. — Превратится твой верблюжонок через два года в настоящую аруану[1], и молока в доме будет вдоволь. Я бы обеих инген отдал за такого… Не сейчас, конечно…

— Нехорошие слова говоришь, — холодно ответил Мырзагали, чувствуя неприкрытую зависть в его речах. — Твои две инген приносят приплод по очереди, и жене не приходится обивать чужие пороги в поисках молока…

— Я просто рад, Мырзеке, — перебил его Шолак. — Давно надо бы… давно… Недаром же говорят: «Без скотины двор пуст, без детей дом пуст…»

Сосед довольно рассмеялся, а глаза его так и не отрывались от белого верблюжонка.

Были они давними соседями и в молодости, правда, недолго, но дружили. Оба до войны работали на промысле — на участке мастера Назена и считались лучшими бурильщиками. Мырзагали женился первым, перед самой войной, и Асима осталась беременной, когда он уехал. Она писала часто, и он узнавал по письмам, что Шолак тоже получил повестку и уехал, что родилась дочь и она дала ей имя Макпал, что все труднее живется в Макате.

После ранения он долго не отвечал ей, да и письма от Асимы стали редкостью, а когда его перебросили к японской границе, они перестали приходить совсем.

Он вернулся в сорок шестом, долго пролежав в госпитале после контузии: дочке шел пятый год, и она была вылитый отец. Среди гостей, заполнивших в тот вечер дом, сидел и старый его приятель Шолак — безрукий, располневший. Он отвоевался в первый же год войны, работал с тех пор агентом по сбору шерсти, и, видать, дела его шли неплохо. Вел он себя шумно, развязно, шутил по любому поводу и громко смеялся, и примолк, смешался только тогда, когда Мырзагали долго и в упор посмотрел на него. И гости замолчали, ожидая, что он скажет. Они поняли, что слухи встретили Мырзагали первыми, как и положено. Но он ничего не сказал и ничего не сделал, хотя было видно, что ему. тяжело. И людям стало неловко, словно это они виновны в том, что его жена путалась с Шолаком. А через несколько дней Мырзагали устроился на свою прежнюю работу на промысле…

Теперь он был пенсионером… Мырзагали усмехнулся, вспомнив, как в последние годы ему не давала покоя мысль о том, что надо как-то обзавестись хозяйством. Каждое воскресенье он посещал базар, приценивался к верблюдам, коровам или овцам, но так и не купил ничего. Потом он стал разъезжать в гости к родственникам в другие аулы и поселки. Этим летом Мырзагали гостил у дочери Макпал, затем по новой железной дороге Макат — Шевченко прокатился к далеким родичам в Мангыстау. Оттуда и привез он белого верблюжонка на попутных машинах строителей. Летом невыносимая жара в Мангыстау, и везти верблюжонка было нелегко. Целую неделю разбитыми пыльными