которую проходили на пастбище верблюды, отгонял от верблюжонка мальчишек, желавших побаловаться, побегать за ним.

Маленькой семье хватало молока, которое старуха надаивала ночью, на время привязав верблюжонка. Да, неспроста завидовал Шолак своему соседу: молока аруана давала много, и верблюжонок рос на глазах.

В конце мая пожелтели, выгорели травы, и верблюдицы потянулись на дальние пастбища. Часами смотрел Мырзагали, как тихо идет аруана за своим двугорбым верблюжонком, высоко поднимая стройные ноги и ставя их осторожно, словно ощупывая землю. Жизнь давно научила ее этой походке. Она держалась близко к верблюжонку, каждый раз опуская голову, дотрагивалась и нежно, ласково обнюхивала его. Ходила она плавно, несмотря на слепоту, и издали казалось, что за маленьким верблюжонком плывет белое невесомое облако.

Все позднее возвращались стада в аулы.

Мырзагали видел, что аруана очень переменилась. По утрам била она по утоптанной земле передней ногой, всхрапывала, шумно вбирая полной грудью воздух. Нетерпеливо и строго подзывала она теперь верблюжонка и трогала с места первая. Лишь у железной дороги верблюжонок выходил вперед и вел ее на пастбище. И старик, хорошо знающий повадки белой верблюдицы, с тревогой смотрел на нее, пытаясь отгадать ее намерения…

И пришел этот час. Верблюды паслись, приближаясь понемногу к речке Сагиз, на берегах которой трава была еще сочной. Далеко позади виднелись серебристые резервуары промысла Макат, нефтяные вышки. Верблюды ушли верст за пятнадцать, как обычно.

В полдень с юга ударил горячий тугой ветер, и разбежались по степи легкие шары перекати-поля. Завертелись желтые кривые столбы пыли, увлекая за собой сухую траву и горькую соляную пудру.

Вздрогнула аруана, будто ударили ее камчой, застыла на гребне холма, двигая губами.

Это был ветер страны причудливых, поющих белых гор, которую она помнила.

У моря, у Меловых гор рождается такой ветер. Горы наполняются странными тихими звуками и как бы устремляются ввысь, выпрямляясь, вытягиваясь, и становятся неприступнее. Белый сухой туман заполняет ущелье и, медленно колыхаясь, заволакивает скалы. А звуки, словно разноцветные ручьи, делаются все сильнее, все необычнее, и эхо множит их. Тесно становится этой музыке меж светящихся скал, и она устремляется на север, в степи, и каждая скала все громче, мощнее вплетает свой голос в эту струю. Она течет, разливаясь по безбрежному простору, заставляя разноголосо петь желтые пески, вбирая в себя все запахи степи, накаляясь на такырах.

Трепетно замирают чуткие сайгаки, поводя ушами и обнюхивая этот звучный сухой ветер, и бегут на север, от солнца, опустив головы в короткие свои тени; прячутся птицы в траву; тревожно оглядывая мерцающее небо, пастухи гонят стада поближе к колодцам. Суховей надолго приходит из Мангыстау…

Подошел светло-серый верблюжонок, ткнул носом в затвердевшие ноги матери, стал рядом, прижавшись к ее боку. Аруана повернула голову, нашла его и обнюхала. Далекие, родные белые горы, объятые белым, как молоко, туманом, звали ее. Она нежно заворчала, верблюжонок отозвался и послушно двинулся за ней. Уверенно спустилась она с холма и обошла стадо.

Речку переходила трудно, верблюжонок боялся воды, и она повела его, все время подталкивая сзади. Но за рекой аруана отряхнулась и пошла с места широким летящим шагом. И верблюжонок побежал за ней, то отставая, то догоняя, никак не приноровись к необычно ровному ритму ее бега.

Напрасно звал он мать, боясь, что она заблудится: мать не останавливалась, и он, как привязанный, бежал и бежал за ней.

Порывами налетал суховей, и пот белой накипью соли оседал на груди и животе аруаны. Она уходила в степь дальше, растворяясь в знойном мареве…

— Нет, не привыкнет она к нашим местам, — выдохнул Шолак, откидываясь в седле.

Мырзагали хмуро кивнул, вглядываясь в степь. Под ним был соловый низкорослый конь.

Кони кружили на вершине кургана, поводя мокрыми блестящими боками. Уже полдня скакали Мырзагали и Шолак, стараясь засветло напасть на след аруаны. Прождав всю ночь, Мырзагали понял, что аруана не вернется. Сагингали был в Шенгельды, и он обратился за помощью к Шолаку, который быстро нашел лошадей.

Мырзагали поднял руку: ему показалось, что вдалеке мелькнуло что-то белое. Всадники поскакали дальше.

Солнце медленно катилось по небу, в синем тумане тонули степные дали, одинокий жаворонок тянул свою незатейливую песню над всадниками, погоняющими лошадей. Остались позади шумные аулы нефтепромысла Кульсары, колхозные стада, всадники не задерживались, зная, что аруана обошла все это стороной.

Они увидели ее неожиданно верстах в трех впереди, пройдя полосу оврагов. Придержали взмыленных коней.

— Нечего скакать сломя голову за слепой, — сказал Шолак, — догоним и так.

Мырзагали промолчал.

Шолак подъехал к Мырзагали вплотную.

— Говорят: «С третьего побега шалкуйрука не вернешь», но, видно, не всегда так получается, — заметил он.

Потом улыбнулся, слегка наклонился к Мырзагали.

— Догнали мы все-таки ее…

— Да, догнали, — ответил Мырзагали. Он думал сейчас о том, что ему трудно будет вести аруану обратно. Вспоминал, как она убегала глупым верблюжонком, потом двухлеткой, догнать которую было нелегко, и как он плакал, обняв ее за шею. Он знал, что привязался к аруане сильно и не сможет расстаться с ней. И как всегда, когда он вспоминал прошлое и думал о своей жизни, он почувствовал себя слабым и беспомощным. В одури летнего дня послушно ехал он за Шолаком, уверенно сидящим на гнедом иноходце. От жары и усталости кружилась голова и мысли путались…

А верблюдица почувствовала погоню. Отодвинула с пути верблюжонка, старавшегося остановить ее, рванулась вперед.

Верблюжонок обежал ее и попытался остановить снова, завернуть назад, но мать легким толчком отбросила его в сторону. Ослабевший верблюжонок еле удержался на ногах.

Мать снова стремительно уходила дальше, он хрипло, сорвавшимся голосом позвал ее и из последних сил устремился вдогонку.

Появилась солонча с извилистым крутым берегом, но слепая верблюдица прошла ее, как будто ходила здесь каждый день. Неизвестно, что помогало ей безошибочно выбирать дорогу. То ли долгими месяцами вязала она в памяти этот кратчайший, но опасный путь через солончаковые озера и бугры, то ли вел ее могучий инстинкт.

Она мчалась, и бег ее был по-прежнему стремителен и красив. Отставая все больше, бежал за матерью верблюжонок.

Мырзагали и Шолак одолели солончу, когда на следующем затяжном спуске, поросшем кустами жантака, аруана неожиданно споткнулась и грохнулась оземь.

Слева в пяти шагах от нее тянулся глубокий узкий овраг, словно трещина, со старой затравевшей дорогой на кромке.

Пока поднималась аруана, подбежал верблюжонок, прилип к ней. Он не давал ей двинуться, а сзади раздавался настигающий топот копыт. Мгновение длилась борьба аруаны с собой: она схватила верблюжонка зубами