— О том, что сейчас мы будем есть белый хлеб!

Она рассмеялась. Люди, шедшие по улице, видели, как она смеется. Выражения их лиц не изменились. Они шли мимо, следуя за музыкой и за красным гробом. Никто не смог бы сказать, какими они были: веселыми или печальными, и смущенный Адил-бей поспешил укрыться в гостиной.

— Вы уже осмотрели город?

Персиянка последовала за мужчиной.

— Пока я еще ничего не видел.

— Настоящая дыра!

Она смотрела на собеседника в упор, и взгляд ее черных глаз показался турку самым наглым в мире. Еще никогда на него не смотрели вот так, как на предмет, который хотят купить, но еще колеблются. И самое ужасное, что она даже не пыталась скрыть своих чувств, позволяя читать мысли, отражающиеся на лице. Любой мог понять, о чем она думает: «Он ни плох, ни хорош, возможно, немного глуповат».

Наконец она произнесла вслух:

— Вы знаете, что мы обречены на совместное существование в течение долгих месяцев или даже лет. Нас всего шестеро, и это если считать Джона из «Стандарта», но он всегда пьян. Кстати, дорогая, Джон не придет?

Когда хвост процессии исчез за углом, все вернулись в комнату. Воздух все еще дрожал. Царила удушающая жара.

— Вы уже уезжаете? — удивилась госпожа Пенделли.

Служащий из Тбилиси прощался.

— У меня через час поезд.

— Ну а вы? — продолжила итальянка, обращаясь к консулу Персии.

— Прошу простить меня. Я намереваюсь вернуться. Мне требуется кое-что с ним обсудить…

Адил-бей действительно был новичком, а потому не мог принять хоть какое-то участие в происходящем. Он вновь оказался сидящим в кресле между итальянкой и персиянкой, с чашкой чая в руке, а напротив него расположился Пенделли, который тихо, но тяжело дышал — консул страдал от ожирения, и жара докучала ему.

Гостиная была большой, ее пол устилали ковры, на стенах висели картины, а мебель ничем не отличалась от мебели других роскошных гостиных. На подносе лежали бутерброды, пирожные, стояла бутылка водки. Окна зала выходили на террасу, залитую солнцем, оттуда в комнату залетали порывы жгучего ветра, а также просачивались всевозможные запахи, атмосфера пустынной улицы.

Чашка госпожи Пенделли звякнула, коснувшись блюдца, и Пенделли со вздохом пробормотал:

— Вы говорите по-русски?

Казалось, итальянец не обращается ни к кому конкретному, потому что консул созерцал бутерброды, но Адил-бей ответил:

— Я не знаю ни единого слова.

— Тем лучше.

— И что же в этом хорошего?

— Потому что они предпочитают консулов, которые не понимают русского языка. Это всегда выгодно.

В голосе Пенделли слышались снисходительные нотки, так говорит человек, который считает себя очень хорошим, ведь он проявляет столько заботы о ближнем. Персиянка продолжала изучать Адил-бея. На губах госпожи Пенделли блуждала рассеянная улыбка гостеприимной хозяйки дома.

— Муку вам, естественно, доставляют ваши корабли?

Адил-бею показалось, что музыка приближается вновь, но теперь она раздавалась откуда-то из-за дома. Персиянка вновь заговорила, тем же ровным тоном она произнесла обдуманную колкость:

— Увы, не все могут быть консулом Италии и раз в неделю встречать прибывшее в порт грузовое судно! А что уж говорить о таких развлечениях, как ужин на борту корабля, встреча с офицерами…

— Все это так утомляет, — сообщила госпожа Пенделли, наливая чай Адил-бею.

И тут последний имел несчастье спросить:

— А турецкие суда сюда никогда не заходят?

Пенделли пошевелился в кресле. Он шевелился без определенной цели, почти незаметно, но все поняли, что консул намеревается что-то сказать.

— А разве существуют турецкие суда?

Он не смеялся. Губы чуть приоткрыты, веки опущены.

Адил-бей еще не знал, что произойдет, но его глаза уже заблестели, жаркая кровь прилила к щекам.

— Что вы хотите этим сказать?

Госпожа Пенделли положила в чашку два кусочка сахара. Пенделли, как прилежный ребенок, набрал ртом воздух.

— Не сердитесь. Но сама идея, что судном управляет турок…

— Без сомнения, на ваш взгляд, мы дикари?

И тут началось. Адил-бей вскочил. Он больше не различал ни предметы, ни лица, все расплывалось.

— Да нет же! Сядьте. Вот уже десять лет, как вы не рубите головы…

Госпожа Пенделли снисходительно улыбалась.

— Ваш чай, Адил-бей.

— Спасибо, мадам.

— Мой муж шутит, я вас уверяю.

— Возможно, он и шутит, а я вот не шучу. Мы — молодая республика, и я это не отрицаю. Конечно, мы до сих пор в чем-то не слишком умелые, но…

— Но вы хотите, чтобы вас считали самой великой нацией мира!

Уже никто не смог бы сказать, как все это началось. Бесшумно вернулся консул Персии.

— Идите сюда, Амар! Наш новый друг не понимает шуток, но он забавен, как любой другой человек, который сердится. Ближе к делу. Адил-бей, вы играете в бридж?

— Нет. — И он резко добавил: — Эта игра слишком изысканная для турка!

Госпожа Пенделли попыталась успокоить гостя.

— Я вам клянусь, что мой муж…

— Ваш муж полагает, что во всем мире не существует ничего, кроме Италии! Представляя себе Турцию, он видит гаремы, евнухов, ятаганы и красные фески.

— Сколько вам лет? — улыбаясь, поинтересовалась персиянка.

И Адил-бей, не прекращая злиться, ответил:

— Тридцать два года. Я сражался за мою страну в Дарданеллах, затем воевал за Республику в Малой Азии. И я никогда не позволю, чтобы в моем присутствии…

— Где вы родились? — спросил Пенделли, прикуривая новую сигарету.

— В Салониках.

— Сейчас это больше не территория Турции. Кажется, греки превратили Салоники в красивый город…

Адил-бей задыхался. Он даже забыл, с какой стороны расположена входная дверь, и устремился прямо к стенному шкафу. Госпожа Амар не смогла сдержать приступ смеха, и турок бросил на нее столь яростный взгляд, что женщина была вынуждена промокнуть глаза носовым платком.

Адил-бей почти не помнил, как оказался на улице. Он не обратил никакого внимания на госпожу Пенделли, которая следовала за ним по пятам, а очутившись в коридоре, положила руку гостю на плечо и сказала с легкой гримасой:

— Не следует принимать всерьез все то, что говорит мой муж. Он любит подтрунивать над людьми.

Турок схватил шляпу и вынырнул на солнце. Улица была раскаленной, словно печь. Добрую четверть часа мужчина двигался совершенно машинально, ничего не замечая, переваривая горькую обиду. Затем он попыталась восстановить в памяти последовательность спора.