Тщетно. Он не мог вспомнить ни единой фразы, перед его внутренним взором всплывали лишь разрозненные картины, и прежде всего Пенделли, толстый, лоснящийся, развалившийся в кресле и курящий нелепые дамские сигареты. Разве он не был воплощением гордыни? У консула имелся прекрасный дом с террасой, гостиной и даже роялем, на котором, должно быть, играла его жена. Он подавал гостям изысканные закуски, как в Европе. У него был белый хлеб.

— И он еще считает персов особами, не внушающими доверия, — тихо пробормотал Адил-бей.

Хотя в глубине души турок думал то же самое. Персы ему не понравились. Госпожа Амар раздражала своей наглой манерой разглядывать человека с головы до ног. Что касается консула, то турку пока нечего было сказать на его счет. Перс был худым, невзрачным; маленькие коричневые усики, плохо скроенный костюм и лакированные ботинки.

— Они намеренно встретили меня подобным образом!

Тот день был выходным, в России он следовал за пятью рабочими днями. По мере того как Адил-бей приближался к порту, он стал встречать все больше людей, прогуливающихся по улицам. Понемногу, невзирая на все еще бурлящий гнев, новый турецкий консул принялся смотреть по сторонам.

Но главным образом смотрели на него. Стоило мужчине пройти мимо, и каждый прохожий оборачивался и еще долго следил глазами за иностранцем. Что в нем такого необычного?

Небо порозовело, тени стали более глубокими, голубыми. Должно быть, уже пробило восемь часов вечера. Толпа двигалась в ту же сторону, что и Адил-бей, и, следуя за отдыхающими, мужчина вышел к порту. Казалось, на набережной собрался весь город, и ощущение пустоты, которое появлялось на улицах Батуми, сменилось захватывающим чувством, рожденным жизнью, бьющей ключом. Где-то играла музыка. Прибыл корабль из Одессы. Сотни людей высаживались на берег, а еще сотни с интересом наблюдали за происходящим.

Небо и море окрасились пурпуром. Черные росчерки матч. Тихо покачивающиеся лодки.

Мужчины, женщины постоянно толкали Адил-бея и беззастенчиво пялились на него. Некоторые мальчишки даже бежали за турком, чтобы получше разглядеть незнакомца.

Временами Адил-бей забывал о консуле Италии и пытался осознать, где он находится.

Справа и слева от бухты возвышались горы, закрывающие горизонт, а между ними тянулась эта длинная набережная, по которой слонялись толпы народу. В самой бухте на тихих водах дремало семь или восемь кораблей.

Что касается города, раскинувшегося за портом, то он состоял из бесконечной путаницы узких улочек, плохо или совсем не замощенных, окаймленных обветшалыми домами.

Адил-бей хотел пить. Прямо на берегу, у воды, он увидел нечто вроде кабачка и присел за стол. Сновавший взад-вперед официант разносил пиво и лимонад. Посетители расплачивались бумажными рублями, и Адил-бей сообразил, что у него еще нет русских денег. Мужчина поднялся и ушел.

Зажигались газовые фонари, замерцали зеленые и красные огоньки судов, стоявших на якоре. В компании женщин в стоптанных туфлях мимо прошли итальянские матросы. Какой-то молодой человек медленно ехал на велосипеде, на раме его машины устроилась юная девушка. Прокладывая себе путь в плотной толпе, он постоянно поворачивал и выписывал сложные фигуры.

Воздух посвежел. У подножия гор клубился легкий туман.

Музыка стала громче, как во время продвижения похоронной процессии по улице, только на сей раз это были не похороны.

Адил-бей увидел большой новый дом, испещренный многочисленными оконными проемами. Его двери и окна были открыты. На подоконниках сидели юноши и девушки, а внутри здания можно было заметить бумажные гирлянды, портреты Ленина и Сталина, агитационные плакаты.

Музыка заставляла дом содрогаться, вибрировать, а в одной из комнат первого этажа со стенами, покрытыми графическими рисунками, какие-то люди без пиджаков слушали доклад товарища, стучавшего кулаком по столу.

Но не только музыка напомнила турку о похоронах. Было нечто общее в поведении людей, следовавших за гробом, и в поведении людей, сидевших на окнах или слушавших оратора, нечто, что заставляло Адил-бея думать, будто он никогда не сможет их понять.

Так что же их объединяло? Ведь, в конечном итоге, это было не только поведение, навязанное обществом или руководством. Большинство мужчин одеты в белое, воротник рубашки расстегнут. Много выбритых черепов. Женщины носили не чулки, а коротенькие носочки, скатавшиеся на щиколотках, платья из светлого хлопка.

Почему они казались ему такими чужими, абсолютно все, даже те, кто прогуливался по улицам, вокруг постамента статуи Ленина, низенького коренастого бронзового Ленина, наряженного в широкие брюки, Ленина, попирающего ногами шар, призванный символизировать этот мир.

Разительный контраст: маленький черный мужчина и высоченные молодые парни, девушки в светлых платьях; они проходили мимо и разглядывали Адил-бея, время от времени заливаясь хохотом.

«С чего же все-таки начался спор?» — вновь задался вопросом турок.

Теперь ему стало грустно. Он чувствовал себя таким одиноким. Фикрет, служащий, временно исполняющий его обязанности, вернулся в Тбилиси, впрочем, он не показался Адил-бею симпатичным. Хорошо, что соотечественник хотя бы встретил консула.

— Вы найдете все дела в том же состоянии, в котором я их обнаружил месяц тому назад, сразу же после смерти вашего предшественника, — сказал он.

— От чего он умер?

Служащий явно не хотел говорить на эту тему.

— Секретарша придет завтра утром. Она в курсе. Разумеется, она русская.

— Мне следует относиться к ней с недоверием?

Собеседник пожал плечами. Разве Фикрет не должен был дать ему несколько советов, разъяснить ситуацию, разве не так поступают граждане одной страны? Вероятно, ему следовало помочь Адил-бею наладить повседневную жизнь?

Внезапно турок осознал, что он даже не знает, где здесь можно поесть! Прибыв в консульство, он заметил на кухне какую-то женщину, вероятно кухарку, и также мужчину, об обязанностях которого Адил-бей ничего не знал. Может, это были его слуги?

И к кому же ему теперь обращаться? С итальянцами он поссорился, не исключено, что испортил отношения и с персами.

Консул продолжал двигаться вместе с толпой, от статуи Ленина к нефтеперерабатывающему заводу. Близ рыбацкой гавани возвышались новые дома, окруженные пустырями, и здесь на земле сидели и лежали мужчины, женщины, дети. Эти люди нисколько не походили на людей с похорон, на людей из большого дома, ни даже на людей непрестанно двигающейся толпы. Они были грязными и хмурыми. Адил-бей услышал турецкий язык и понял, что на нем говорят самые жалкие бедняки, одетые в лохмотья, перепачканные в пыли, как последние бродяги.

Сначала Адил-бей прошел мимо, но потом развернулся и, подойдя к нищим, спросил:

— Вы турки?

Они медленно подняли головы, подняли безразличные глаза. Они смотрели на него снизу вверх. Затем с той же медлительностью головы вновь опустились. Однако эти люди говорили на его родном языке!