Наступило молчание. Сестра Ева задыхалась и кашляла в ванной.

Анвальдт колебался какое-то время и нервно сплетал пальцы. Затем развернул газету.

— Слушай, я хотел тебе кое-что прочитать… — Анвальдт начал искать очки. Вместо них он нашел портсигар. Он вспомнил о запрете курения и спрятал его немедленно обратно.

— Ничего мне не читай и кури. Кури тут, Герберт, кури, курва (блядь), одно за другим и слушай мою исповедь. — Мок поберег дыхание. — Я рассказывал тебе о своей первой жене Софи, помнишь? О ней и будет эта история…

— Я просто… хотел… — сказал Анвальдт и помолчал. Мок его не слышал и шептал что-то про себя. Анвальдт навострил слух.

— Тридцать три года назад тоже было воскресенье, и снег прилипал к стеклу совершенно так, как сегодня.

Вроцлав, воскресенье 27 ноября 1927, два часа дня

Снег прилипал к стеклу, поднимаемый порывами ветра. Эберхард Мок стоял у окна и смотрел на скользкую от снега и грязи Николайштрассе. Часы на ратуше пробили два. Мок закурил первую сегодня папиросу. Похмелье вернулось внезапной волной тошноты. Картины вчерашней ночи заклинило перед его глазами: вот театр варьете и три пьяных полицейских — комиссар Эбнер в котелке, надвинутом на темечко, советник Домагалла, закуривающий двадцатую сигару «Султан», и он сам, советник Мок, дергающий бархатную вишневую занавеску, отделяющую их отдельную ложу от остальной части зала; вот владелец гостиничного ресторана «Резиденц», приносящий с непринужденной улыбкой объемистые кружки за счет заведения; вот фиакер, пытающийся успокоить Мока, пихающего ему в руку открытую бутылку водки; вот его двадцатипятилетняя жена, Софи, ждет его в спальне — разбросав волосы и ноги, серьезно смотрит на входящего в спальню пьяного в стельку. Мок начал спокойно тушить папиросу в пепельнице в форме подковы. Он вскользь посмотрел на входящего в гостиную официанта.

Хайнц Раст, официант из «Свидницкого подвальчика», внес в гостиную тарелки и блюда. Поставив их на стол, он бросал на собравшихся внимательные взгляды. Он уже знал Франца Мока, который несколько дней назад пришел в смущении к его шефу Максу Клуги, чтобы заказать праздничный воскресный ужин в честь своего брата. С Растом Франц Мок не был настолько раболепен и при составлении меню спорил о каждом пфенниге. Сегодня официант встретил его жену, Ирмгард Мок, современной женщины с ласковыми глазами, которая получила от него большие термосы с едой и поместила их на угольной кухонной плите.

— Отличная соленая головизна с тмином. Специальность нашей фирмы, на холоде, в желе, — порекомендовал официант, не сумев скрыть восхищения при виде стройной блондинки с сонными, немножко бессознательными глазами, которая небрежным движением подала хрустальный мундштук сидящему рядом с ней гимназисту. Гимназист вырвал из мундштука дымящийся окурок и обратился к коренастому брюнету за сорок, стоящему у окна:

— Дядя Эберхард, просим, за стол. Поданы холодные закуски.

Брюнет поцеловал в руку волоокой молодой даме и занял рядом с ней место. Напротив них сидели Франц и Ирмгард. Гимназист сел неуклюже во главе стола. Раст мимолетным движением руки Франца направился на кухню и принес пять пузатых бутылок пива с выгравированной на фарфоровой крышке надписью «Э. Хаасе». Он открыл три и разлил пиво в узкие стаканы. Затем он сел на кухне и через закрытую дверь слушал разговор за столом.

— Вы напрасно потратили время на этот праздничный ужин. Ирмгард так хорошо готовит, что ее изделия могут быть украшением «Свидницкого подвальчика», — спокойный бас, всасывание пивной пены и вздох облегчения.

— Мы не могли позволить такой даме, как Софи, есть нашу воскресную кашу с квашеной капустой. А здесь у нас есть то, что и в высшем… обществе, — нервный баритон запинался при каждом слове. — Спасибо, что наконец госпожа согласилась к нам прийти. Это честь для простого мастера.

— Уверяю вас, Франц, я видела дам, вылизывающих смалец с салатников, — мелодичный, тихий и почти детский голос. — Хотя происхожу из аристократии, я уже во время учебы в консерватории избавилась от классовых предрассудков… — с ноткой нетерпения. — Кроме того, я не понимаю этого «наконец». Насколько я знаю, меня никто до сих пор не приглашал.

— Эрвин, в этом году ты сдаешь экзамены, — бас, спички, дым, вырывающийся из ноздрей. — Каковы твои дальнейшие планы?

Раст перемешал бульон, наполнил им тарелки. На большом блюде официант выложил спаржу и полил ее растопленным маслом. Открыл дверь, внес все в комнату и доложил весело:

— Вот кое-что горячее: бульон с желтком и спаржа.

Эберхард Мок потушил папиросу. Его племянник уткнулся взглядом в тшебницкую вышивку скатерти и сказал медленно и отчетливо:

— Я хочу изучать германистику в университете.

— О, интересно, — Эберхард Мок с видимым удовольствием вливал в себя ложки бульона. — Я помню, ты недавно хотел стать полицейским.

— Это было до того, как я познакомился со поэзией Гейне.

Когда Раст коснулся тарелки с заливным, чтобы унести его, Франц Мок удержал официанта за руку и подцепил вилкой большой кусок головизны.

— Я заплатил, я съем, — Франц Мок побледнел на лицо и напоминал Расту одного пьяного, который однажды в его ресторане одним движением перевернул стол вверх ногами. — Я знаю, что простой мастер на железной дороге не может быть образцом для подражания для своего сына… Но я тебе столько раз говорил: стань инженером на железной дороге, будешь много зарабатывать и ездить каждый год в Цоппот… Ты не слушаешь меня и хочешь непременно изучать какого-то еврея…

— Папа, я поэт, — Эрвин нервно выворачивал пальцы. — Я хочу делать то, что люблю.…

Ирмгард сделала знак Расту выйти из комнаты. Раст схватил тарелку с остатками заливного, но Франц Мок снова удержал его за руку.

— Люблю, люблю, — кусочки мяса и слюны оказались на тшебницкой скатерти. — Ты какой-то педик, что ли? Поэты — сами педики или гудлаи (оскорбление название евреев). А ты какие пишешь стихи? Только о звездах и машинах. Почему не напишешь стихи о любви к женщине? Я знаю, знаю… Твой новый учитель по немецкой литературе… Это он пытается тебя сбить.…

— Франц, перестань, попомни меня. — Ирмгард посмотрела на мужа, а потом на официанта. Тот вырвал у Франца Мока блюдо с остатками головизны в заливном и выбежал на кухню. На большой сковороде он растопил сливочное масло и выложил на нее нарезанный ломтиками картофель. На вторую конфорку он поставил кастрюлю с бараниной в густом соусе. В столовой воцарилась тишина. Прервал ее через мгновение голос распутанного ребенка:

— Эби, ты же раньше занимался латинской литературой. Хотел быть профессором. Неужели был гомосексуалистом?

Раст принес поднос с другим блюдом.

— Уважаемые господа, вот баранина с травами, запеченный картофель, салат из сельдерея и вишневый компот. — Раст быстро собирал посуду, сопровождаемый злым взглядом Ирмгард. Он вышел на кухню и приложил ухо к двери: только резкий стук столовых приборов.