— Я отсасывал кровь из раны у тебя на шее и сплевывал тут же. Куда бы мне было бегать, боялся, что умрешь если буду медлить. Много твоей крови пришлось выплюнуть, много ее и проглотил я внутрь себя.

— Чертова стрела, как наказание небес. Я ведь заметил ее, да что толку, все одно не успел увернуться.

— Радуйся, что ты жив остался. Крови много вышло. Долго был без чувств, всю дорогу пока я тащил тебя до палатки и в палатке потом.

— А зачем ты догола разделся Ясмил и, вдобавок, вымазался грязью как черт?

— Черт! Опять ты ругать меня взялся князь. Как только очнулся ты наконец, помнишь ли, сразу потребовал воды. Что мне оставалось делать, пришлось бежать к поганым, иначе боялся, что не выживешь ты.

— Голым побежал?

— Да. Решил я, что если заметят и схватят меня, то скажу, что хотел перебежать к ним, да среди наших проведали об этом, разом схватили меня, собирались казнить, раздели уже, держали как пленника, однако я сумел вырваться и в таком виде как был бежал от своих мучителей. Меня бы, наверное, поняли и приняли там, одели, накормили, а потом я бы улучив момент сбежал бы от них. Иначе, попадись я им в руки в одежде, они просто убили бы меня как есть признав за шпиона вражеского и не разбираясь сильно.

— Ишь хитер ты черт, ловко все удумал. Только вот что-то не надежна твоя ворожея. С ветром только хуже вышло, наделал он нам проблем сегодня. Собаки как учуяли нас, такой лай подняли, что монголы всполошились, всадников выслали за шатры, еле успели мы ноги унести.

— Ворожея здесь не в чем винить. Я призвал ветер с дождем как уговорено было. Да на беду, слишком сильный ветер вышел и прямо в спину нам. Все от того князь, что духи ветра и воды расстроились и больше не покровительствуют нам. Слушай-ка лучше, что дальше было: когда добежал я до их табора, уже дождь начался. В таборе у них пусто было, попрятались все от дождя. Порыскал я осторожно между шатрами, наткнулся на эту суму со сливками молока и сбежал незамеченным.

— Шельмец. Люблю тебя за это черт, отчаянный ты, ловкий и изворотливый. Хотя веревка по тебе плачет давно, чертовское ты отродье. Или вот на костре бы тебя поджарить, чтобы ты баб перестал пугать своим видом.

— Конечно, всегда так у вас у людей, как дождь призывать так «при-и-иде дорогой Ясмил», а как поблагодарить так «чертовское отродье»: обиженно ворчал колдун, склонившись над раной у князя, но по узким щелкам глаз его и по уголкам рта заметно было, что он доволен.

— Что ж так болит, точно яду налито? — жаловался князь.

— Я огнем прижег рану. Кровь прекратила идти. Терпи князь, пока затянется рана. Теперь, однако, стоит собираться обратно, пока не рассвело и не заметили нашего укрытия. В седле сможешь держаться?

— После молока кобыльего, что ты принес, поправился я, силу снова чувствую в руках и в ногах. Не только в седло сяду, но даже и за меч готов взяться теперь.

Нет, постой, постой, следи чтобы рана не открылась. От меча держись подальше.

Глава 3. Перед битвой

С раннего утра в крепости царило оживление. Ночью подошли князья родичи с дружиною и внутри за крепостной стеной не было куда яблоку упасть, всюду было полно людей, кто возился с латами или с оружием, кто был занят возле своей лошади, большинство остальных просто сбились в кучки и оживленно разговаривали. Повсюду слышались шутки и даже смех, хотя обстановка и настроение большинства были далеки от бесшабашности, казалось в воздухе передавалось напряжение от неприятельской силы, присутствовавшей неподалеку за соседним холмом.

Князь, вернувшийся с вылазки, собрал всех начальников на совет в башне. Рассвет уже набрал силу суля хороший, солнечный день, но повсюду на стенах еще догорали дымящие факела, роняя на холодный пол лохмотьями остатки пепла. Совет заканчивался и приказано было всем подать вина.

Кокоча, старый ратник, живший на выселках, где они со своей большой семьей держали крупное хозяйство, прохаживался между людьми с довольною усмешкой над окладистой черной бородой, и успевал перекинуться фразами с каждой компанией: где пошутить или уколоть усмешкой, где рассказать анекдот, неизменно оканчивавшийся взрывом хохота. Злые языки про него говорили всякое. Считалось, что он не чурался поживиться разбоем на большой дороге, а также, что он хаживал с дальними купцами, доходя до Царьграду. Правда или нет неизвестно, но жил он независимо и обособленно, и в золоте нужды не испытывал. При этом Кокоча был участником большинства стычек и междоусобиц, случавшихся в окрестностях города, имел репутацию хорошего всадника, меткого стрелка и ловкого охотника, и всегда готов был явиться по первому зову князя со своими молодцами, щеголявшими отменным вооружением и добрыми конями, если конечно сам в это время не был в отъезде.

С раскрасневшимся от вина лицом, Кокоча радостно и торжественно провозгласил:

— За здоровье князя!

Толпа еще шумела одобрительно, чокаясь и выпивая, а Кокоча продолжал:

— Дадим жару сегодня мужики. Ратное дело — лучшее лекарство от древнего недуга, называемого «черной меланхолией». Громом хохота отвечали ему со всех сторон.

Ратибор подошел к князю:

— Отец скажи нам всем, что вы видели там вчера у недругов?

— Многого ли разглядишь в сумерках. Скажу только то, что много их. Колья с флагами тысячными видел только в одном месте, но может быть такое, что просто не смог разобрать что были и еще. Возможно к ним на подходе еще были воины, этого тоже точно нельзя было разобрать.

— Чем они вооружены?

— Вооружение у них легкое, брони нет почти. Однако воины грамотные, заметно сразу, строгость, порядок во всем, действуют быстро сообща. Стрелки хорошие, видите стрелу я успел поймать. — сказал и улыбнулся, словно от смущения. Затем, погодя, добавил.

— Что вы решили делать?

— Отец, хочу сказать тебе, что мы все за то чтобы дать им бой. Здесь и дядья наши, что подошли кстати. Ударим вместе, остановим да погоним супостата. Постоим за родную землю, а там можно будет и дальше землю нашу защитить, и до Киевского стола подняться. Поддержишь нас?

— Делайте как решили. Пусть будет как бог вам велит. Я сам теперь меча не могу держать, оставлю с собой мою личную дружину да Святослава на посылки, остальные люди пусть с вами идут, я никого неволить не буду.

— Спасибо отец.