давно; а Ресуль-эфенди и в мечети встречал Мемиш-ага таким же чванливым высокомерным хозяином, будто приходил тот в собственную кунацкую.

Так случилось и сейчас. Едва взгляд Ресуль-эфенди скользнул по жирному лицу толстяка Мемиш-ага, как глухое раздражение овладело им. Ему захотелось схватить позеленевший подсвечник, стоявший возле него, и пустить его меж стиснутых бровей этого своекорыстного человека с раздвоенной как чатал бородой. Ярость и ненависть сковали Ресуль-эфенди, но голос его попрежнему монотонно произносил наставления во славу аллаха, в назидание верующим. А к концу молитвы он повторил слова о божьих дарах — о жизни, о небе, встал, закрыл коран, три раза поднес его замусоленный переплет к губам и лбу, положил на столик и в сопровождении толпы направился к выходу.

Обедня кончилась.

Выйдя из мечети, Ресуль-эфенди спустился в лощину в конце деревни и некоторое время задумчиво шел по обочине дороги. Он лишь на минуту остановился у своего двора, одиноко стоявшего под сенью огромных ореховых деревьев и продолжал прогулку. Мулла пересек речку и попрежнему сгорбленный, словно на спине его лежала тяжелая ноша, направился в лес. Так делал он всегда, когда бывал чем-либо омрачен. В последнее время это случалось все чаще и чаще. Лесные прогулки хотя и утомляли его, — ему перевалило за сорок и здоровьем Ресуль-эфенди не отличался, — но они же восстанавливали его душевный покой, облегчали сном его ночное тревожное раздумье…

Густой лес раскинулся далеко кругом. Весна пробудила в нем миллионы жизней. Бархатная зелень под вековыми дубами уже разукрасилась яркими пятнами цветов. Серебряная нить ручейка извивалась в чаще. Солнечные лучи, пробившись сквозь листву, играли на его студеной воде. Веселая трель птичьих голосов заполняла каждый уголок.

Ресуль-эфенди брел по тропинкам, едва заметным в молодой траве. Он поднялся на высившуюся среди леса скалу «Асма-Кая». Перед ним открылась живописная картина деревни Копюрли-кой. Домики с плоскими крышами громоздились один над другим. Дворы утопали в густой зелени садов. Селение по праву носило свое название Копюрли-коя — деревни с мостами. Со всех сторон ее окружали лощины и в пору ненастья только по многочисленным ветхим мосткам, перекинутым через овраги и водостоки, она поддерживала связь с внешним миром.

Наблюдатель и исследователь человеческих страданий, Ресуль-эфенди рассматривал раскинувшуюся у леса деревню, и неотступно думал о своем. На рукав его села бабочка. Он поймал ее. Бабочка билась в руке, тщетно стараясь вырваться.

«Да, — сказал себе Ресуль-эфенди, — все, даже самое малое, стремится к свободе. Каждое существо ждет не дождется, когда сбросит с себя оковы. С наступлением тепла выползают на свет насекомые, расправляют крылья птицы, деревья стремятся ввысь, поближе к солнцу, источнику всего живого. Они все свободны в действиях, как природа…»

Он разжал пальцы и бабочка легко вспорхнула к нему на грудь, пошевелила крылышками, оправилась и полетела дальше, на лужайку, где было много цветов и еще держалось дневное тепло.

Сумеречные тени колыхались над лесом. Солнце скрывалось за горой. Приближалась вечерня. Ресуль-эфенди тяжело встал с камня и напрямик пошел к деревне. У скалы, перегородившей ему путь, он увидел мальчика с котомкой на спине; мальчик с ожесточением боролся с кем-то, кувыркался, вскакивал, снова бросался на невидимого врага. Ресуль-эфенди ускорил шаги и остановился пораженный: огромная змея с красными полосками на голове, обвившись вокруг мальчика, тянула свое раздвоенное жало прямо в его лицо. Мальчик же ухватил змею за горло и силился оторвать ее от себя. В момент, когда Ресуль-эфенди остановился, змея и мальчик застыли, глядя друг на друга глазами, полными ненависти.

Мулла встрепенулся, вытащил из кармана маленький нож и приблизился к мальчику.

Мальчик скосил на него огненные глаза и полусердито, полупредупредительно сказал:

— Уйди, оджам, ужалит…

Собрав последние силы, мальчик снова навалился на змею. Оба замерли и несколько секунд не подавали признаков жизни. Но вот хвост змеи, обвивший грудь Алима, дрогнул, кольцо ослабло. Мальчик вскочил. Змея шевельнулась. Он крепко стал на ее голову ногой, обутой в посталы. Тело змеи вытянулось мертвое. Мальчик глубоко вздохнул и вытер рукавом пот. Он виновато потупил глаза перед зачарованным Ресуль-эфенди:

— Это та самая змея, оджам, что ужалила красную корову Мемиш-ага. Я выследил ее…

II

У самого края Копюрли-коя, на развилине лощины в домике с плоской крышей доживал свои дни старичок, у которого за спиной было больше века жизни. Он был первым поселенцем деревни. Его домик, ныне уже совсем обветшалый, был первым строением, появившимся в этих местах.

Дворик перед его домом был первым клочком земли, опоясанным здесь изгородью.

Старик был живой историей этой деревни. Если возникал какой-нибудь межевой спор, крестьяне первым долгом обращались к почтенному старику. Когда же слова его казались неубедительными, спорщики выводили старика в поле и он, собрав нити воспоминаний, показывал, где и когда поставили такую-то изгородь, откуда начинается, куда тянется, кем и от кого унаследован такой-то участок…

За последнее время старик слабел с каждым днем. Его дети, внуки, родные — многочисленный род, разбросанный по соседним деревням, — приезжали к нему прощаться. Сегодня пришел старший сын, Абдулгазы, шестидесяти лет, с длинной седой бородой. Глядя на этих стариков, нельзя было не удивиться, что один из них отец, а другой — сын. Абдулгазы оказывал всяческое почтение старику, и хотя сам уже был дедом, никогда при отце не курил и в разговоре не позволял себе вольного слова.

Безмолвный сидел Абдулгазы у постели отца, не сводя с него глаз, словно стараясь навеки запечатлеть дорогие черты. В комнате стояла многозначительная тишина. Это были минуты вечного прощания. Отец прощался с миром и с сыном, сын — с отцом и с этой, родной ему, землей. В сердце сына с давних пор пряталось от отца одно тайное желание. Сегодня он хотел рассказать о нем…

Абдулгазы жил в деревне Бешарык, в пяти-шести верстах от Копюрли-коя. Деревня эта, окруженная густым лесом и пятью ручьями, утопала в зелени фруктовых садов. Ее называли райским уголком. Как говорили, сеющие здесь серебро, жали золото. Но это было давно. Ныне же Бешарык опустела, ее тучные земли лежали без ухода. И если старик был первым поселенцем Копюрли-коя, то Абдулгазы оказался последним жителем Бешарыка, ищущим только случая, чтобы и самому оставить ее.

Сын явился сегодня к отцу поделиться своим горем и получить благословение на отъезд в чужие края, ибо таково было его твердое намерение.

Оба старика долго молчали. Никто не хотел прервать тревожной тишины.

На дворе было еще светло. Но и дневной свет едва проникал в комнату сквозь окошки, оклеенные пергаментной бумагой. Когда последние лучи солнца погасли, в комнате сразу наступила густая