подарки понравились: родители были в восторге, Олег Иванович выслушал множество комплиментов – но на празднике никто из ребят кольца надевать не стал. У кого-то цвет камня не гармонировал с нарядом, кто-то поспешил отдать коробочку вместе с грамотой и аттестатом родителям, чтобы не потерять в суматохе – нас уже торопили фотографироваться. Но я совершенно точно помню, как мы договаривались, что в воскресенье, на пикник, придем с ними. Это должен был стать наш второй, неофициальный праздник: уже без родителей и учителей, совсем не торжественный, и куда более веселый. Однако утром в воскресенье я проснулась с жуткой головной болью. Приступы мигрени бывают у меня не часто, и этот случился совсем не вовремя. Но тут уж ничего не поделаешь – пришлось остаться дома.

Дима не хотел идти один. Прибежал еще утром и сидел со мной, пытаясь поднять настроение.

– Иди, – уговаривала я его. – Мигрень таблеткой не вылечишь, нужно лежать и терпеть. Желательно – в темноте и тишине. А ты что будешь здесь маяться? Там ребята ждут. Когда мы еще сможем вот так – всем классом – собраться?

В общем – убедила. Помню, уже выходя из комнаты, он остановился в дверях и оглянулся. Взгляд был тревожным, будто Димка предчувствовал недоброе.

Я промучилась с мигренью до вечера. Когда боль немного затихала, старалась даже не шевелиться, чтобы не спугнуть. А потом уснула. Словно упала в бездонную черную пропасть. И очнулась только на следующий день, к полудню. Чувствовала я себя прекрасно, только пошатывало от слабости. Выползла на кухню. Родители что-то тихо обсуждали, но, увидев меня, замолчали.

– Вы чего?

Мама опустила глаза.

– Вика… Дело в том, что… Ребята пропали.

Я точно помню, что в ту минуту еще не испугалась, потому что не успела осознать эти слова, но почему-то захотелось закрыть глаза и спрятаться под одеяло. Папа вскочил и, обняв за плечи, бережно усадил на стул, будто боялся, что я упаду.

– Вика, малышка, успокойся, пожалуйста. Присядь… Мы сейчас все расскажем. Только не паникуй сразу, еще ведь… Не известно…

Но весь их путаный рассказ можно было уместить в двух уже сказанных словах. Ребята пропали. К ночи, когда никто не вернулся домой, а телефоны не отвечали, родители занервничали. Они знали, где будет пикник, и конечно, первым делом рванули туда. Но никого не нашли. Правда, вещи, еда – все осталось на месте. Было такое ощущение, что ребята просто отошли куда-то. Естественно, тут же сообщили в полицию, стали обзванивать больницы, но без толку – как в воду канули. А утром выяснилось, что Олег Иванович тоже пропал. Телефон выключен, дом открыт, машина в гараже – никто его не видел.

Первые недели три после того дня я помню смутно. Как в тумане выделяется только разговор со следователем, который разбирался в этом происшествии. Он долго и подробно расспрашивал меня, видимо надеясь зацепиться хоть за какую-то ниточку. Но, судя по всему, разговор ему не помог. Да и что я могла сказать? Для меня, как и для всех, это страшное событие оставалось тайной. Предположения – одно другого бредовее – не могли рассеять туман. Единственная упорная мысль, катавшаяся в голове, словно мраморный шарик в чаше: почему я заболела именно в тот день, и как бы все пошло, если бы… Но толку от нее не было никакого.

Как ни странно, я не плакала. Просто не могла. Плачут от горя, тоски, ощущения потери. Я же чувствовала себя в полном вакууме. В пустоте. В нигде. Словно бы и меня не стало тоже. А еще, конечно, дело в том, что я так и не поверила в их смерть. Точнее – я знала, что все они живы, хоть и не могла ни объяснить, ни доказать этого.

Виной всему сны. Расплывчатые и неясные – они, тем не менее, перекидывали мост от меня к Диме. Я чувствовала его тоску, печаль. Я знала, что он думает обо мне. Там, во сне, я понимала – еще чуть-чуть и мне объяснят: где они и что произошло. Но по пробуждении все оборачивалось подлинным кошмаром, не дававшим нормально жить. Что такое сны? Разве когда-нибудь раньше они говорили мне правду? Разве пыталась я поверить самым, казалось бы, «реальным» снам и руководствоваться ими здесь – в обычном мире?

Но надежда – это невероятно сильное чувство. Она упорно не умирает, цепляясь за самую фантастическую соломинку. Я видела его. Видела Диму в какой-то странной одежде, среди чужих людей, на неведомых улицах. И я не давала надежде умереть. А она не давала мне жить.

Естественно, это состояние очень тревожило родителей. Они пытались всячески отгородить меня от ненужного внимания и напоминаний о том дне. А потом, решив, что необходимо сменить обстановку, отправили в Сочи. Один месяц со мной жила мама, затем ее сменил отец.

Нужно отдать им должное: мои мудрые родители не следили за мной и не контролировали каждый шаг. Хотя могли опасаться худшего.

Мне же, поначалу, было абсолютно все равно, где быть. В то «нигде», где существовала моя душа, реальность практически не пробивалась. Я могла часами сидеть в своем номере или лежать на пляже – ничего не менялось.

Подчиняясь настойчивым просьбам, я стала больше гулять, и это принесло облегчение. В определенной степени, конечно. Сама ходьба, движение упорядочивали мысли. Становилось спокойнее на душе.

Дни сменялись днями. Для меня, можно сказать, ничего не происходило. Только одно событие вмешалось в череду одинаковых суток. Нужно сказать, что с тех пор, как все пропали, я ни разу не надевала кольца с рубеллитом. В моем сознании оно было неразрывно связано с тем страшным днем. Но осколок камня, оставшийся на память, зачем-то взяла на юг. Странно, однако, на него не распространялось мое негативное отношение к кольцу. Мне даже нравилось его рассматривать, а то и класть ночью под подушку. Я убедила себя, что это делает сны более четкими. Правда, когда долго смотрела на камень, начинала сильно кружиться голова, как будто меня засасывало туда. И все же чувствовала себя спокойно, только когда камень был под рукой. Решение нашлось неожиданно.

Гуляя по набережной, я обратила внимание на одну лавчонку. Некрасивая узколицая девушка с копной огненно-рыжих волос продавала там самодельные украшения из кожи. Она как раз сидела за работой. В голове будто щелкнуло. Договорились мы быстро. И уже на следующий день я получила свой камень. Теперь его было не узнать. Точнее – не увидеть. Спрятанный за искусным переплетением тонких