– Макс? – Удивлённый взгляд, радостная улыбка. – Боже мой, сколько лет, сколько зим!

Кажется, она не лукавит. Так и не научилась? Неужели она и впрямь рада его видеть? Как воспоминание юности, дальней, светлой, беззаботной, когда всё ещё впереди, и жизнь прекрасна и удивительна. А он? Кажется, он тоже ей рад. Так странно: он почти не вспоминал о Евгении все эти годы, будто её и не было никогда. Не вспоминал. Но и не забывал ни на миг. Оказывается, так тоже бывает…

Отец Максима Протасова был военным лётчиком. Мать – врачом-гинекологом. Семья моталась по гарнизонам. Пять лет здесь, пять там. Максим привык к кочевой жизни с потёртым чемоданом в коридоре, к калейдоскопу городов, домов, квартир, друзей. Однажды отец пришёл домой сияющий, как новенький рубль, слегка навеселе, торжественно сообщил, что удалось договориться – следующим пунктом назначения будет Германия. В эпоху железного занавеса это известие вызвало фурор. Мама даже помолодела: прихорашивалась, перебирала наряды, а отец радостно восклицал, что всё старьё надо оставлять дома – за границей новое купим.

Лётный гарнизон, где поселилась семья Протасовых, напоминал деревню: здесь все знали друг друга и друг о друге. Скучные блочные пятиэтажки, поликлиника, клуб да школа – вот и всё, что видели доблестные советские воины. По периметру гарнизон был огорожен высоким бетонным забором, увенчанным колючей проволокой. За забором простиралось поле, за полем лес, а уже за лесом, в паре километров, находился крохотный немецкий городок, который и на карте не сыскать. До Берлина можно было добраться раз в неделю специальным автобусом от комендатуры. Так что, собственно желанную заграницу Максим практически не повидал. Зато стал играть в волейбол и выучил язык. Их юношеская сборная частенько выезжала на игры со сборными немецких школ и нередко обставляла бюргеров. Макс был одним из лучших игроков, и командование пообещало его отцу путёвку по возвращении в Союз дать «путёвку в жизнь» способному пацану – направить через спорткомитет в ВУЗ. Это было актуально – папашин дембель приходился как раз на окончание Максом средней школы. Военная карьера его не привлекала. Максиму смертельно надоело кочевать, хотелось иной, размеренной стабильной гражданской жизни. Закинуть чемодан на антресоли, оборудовать свою комнату нехитрыми тренажёрами и знать, что это навсегда. Поразмыслив, Максим замахнулся на иняз. Немецкий у них вела классная руководительница Екатерина Григорьевна – мировая тётка: весёлая, добродушная, короткой стрижкой, стильной оправой очков и спортивной фигурой, затянутой в джинсы, – она и впрямь походила на немку. Екатерина Григорьевна была искренне влюблена в свою работу, постоянно выдумывала викторины, разыгрывала сценки, ставила пьески на немецком – не захочешь – заговоришь. Уезжая, дала ученикам свой телефон и адрес в Москве: будете проездом – звоните и заходите. Хороший уровень знания языка плюс помощь спорткомитета – это хороший набор для абитуриента – так самонадеянно рассуждал в то время Максим. Из Германии отца дембельнули в Бологое, под Питером, тогдашним Ленинградом, – на постоянное место жительства, на пенсию. Отец малость побурчал – хотел вернуться в родную Астрахань, к теплу и фруктам. Но мама обрадовалась: в Питере куда больше возможностей для сына.

Питер показался Максу фантастической сказкой наяву. После полуказарменного ограниченного колючей проволокой гарнизонного бытия, где всё, от домов до улиц, было прямолинейным, незатейливым и неинтересным, он бродил по узким старинным улочкам, каждая из которых несла в себе сокровенную тайну и очарование минувших веков. С наслаждением вдыхал сырой, местами отдававший болотом воздух, разглядывал облупившиеся фасады исторических зданий, и картины прошедших эпох, порой жестоких, порой прекрасных, проносились в его воображении. Макс понимался с первыми лучами солнца, садился на электричку до Питера, возвращался поздно вечером, уставший, обалдевший, опьяневший от переизбытка впечатлений. Казалось, он никогда не насытится этим городом. Но близились экзамены, Макс взялся за книги, и впервые почувствовал страх. С утра до ночи он долбил немецкий, и всё же боялся, что в большом городе найдётся немало ребят, способных его обставить. В маленьком гарнизоне он был первым учеником, а здесь, в поражающей воображение Северной столице, внезапно ощутил себя серой посредственностью. Тогда маме пришла в голову идея: отправить на время мальчика погостить к одинокой пожилой отцовской родственнице, Антонине, в подмосковную Балашиху, заодно связаться с немкой Екатериной Григорьевной и взять у неё несколько частных уроков. Тётя Тоня искренне обрадовалась Максиму. Вместе с ним в тихую, заставленную старенькой мебелью и дорогими сердцу безделушками на комоде квартирку, ворвалась брызжущая энергией молодость.

Вечером Макс позвонил немке, и та пригласила в гости. Всё складывалось как нельзя лучше. Впервые в жизни Максим отправился в Москву.

Он ожидал, что столица поразит и ошарашит его не меньше Питера. Но Максима ждало разочарование. Москва оказалась огромной, шумной, неуютной. Подземка глотала человеческую толпу, сминала, комкала, равнодушно выплёвывала на нужной станции. Станции были красивыми – намного краше питерских, но казались холодными залами музея, далёкими и равнодушными, с вознёсшимися над шумящей толпой потолками, колоннами и мозаичными картинами над суетливым человеческим потоком. Жарким майским днём закатанный в асфальт город был душен, чадил выхлопами, заставлял обливаться потом и чихать от едкой дорожной пыли. Чахлые тополя не спасали положения, лишь вяло трепетали иссохшей листвой. Макс брёл по указанному адресу и думал, что в Москве нет ничего хорошего, и уже начинал считать дни до возвращения домой.

Дом, где жила немка, располагался в тихом зелёном дворике. На лавочках у подъездов сидели бабушки, щурились на солнце жирные коты, не обращая ни малейшего внимания на крутившихся неподалёку не менее толстых голубей, дети возились в песочнице, качались на деревянных качелях. Эта была совсем иная Москва, неспешно провинциальная, как маленький гарнизон, изолированная от чужой жизни, – та сердитая и неприветливая столица осталась где-то за невидимой границей. Макс подивился такой метаморфозе, вошёл в подъезд обычной кирпичной пятиэтажки, поднялся на второй этаж, надавил на звонок. За дверью, обитой дешёвым дермантином, раздались лёгкие шаги, тонкий девичий голосок спросил: «Кто там?» Максим ответил, что приехал к Екатерине Григорьевне. Дверь распахнулась. На пороге стояла девчонка в коротеньком цветастом халатике. У неё были длинные волосы цвета осеннего листопада, закрученные в пружинки и в беспорядке спадавшие на узкие плечи. Чуть раскосые, как у кошки, глаза – прозрачно-зелёные, отливали янтарным блеском. Очаровательный чуть вздёрнутый носик украшала семейка веснушек. На вид ей было лет четырнадцать-пятнадцать.

– Привет. – Сказала она, нисколько не удивившись, – проходи. Мама сейчас придёт. Позвонила, что на работе задержали.

Максим попал в узкий коридор, в котором места хватало только ему одному. Скинул кроссовки, бегло окинул взглядом комнату – чистенькую и небогатую, с сервизом «Мадонна» в серванте и ковром с бордовыми розами на полу – непременными символами Германии восьмидесятых. В квартире Протасовых были точно такие же сервиз и ковёр.