– Вертолет. Куда делся Рис?

Я никакого шума еще не слышала, но я научилась доверятьДойлу: если он говорит, что слышит, значит, слышит. Слух у него лучшечеловеческого и лучше, чем у большинства прочих стражей. Наверное, наследие еготемных предков.

Я села и оглянулась на стеклянную стену дома, хотела позватьРиса, но он уже возник в проеме скользнувших в стороны стеклянных дверей. УРиса кожа лунно-белая, как и у меня, но на этом сходство заканчивается. Гривабелоснежных, вьющихся мелкими кудрями волос спадает ему до пояса, обрамляямальчишески-красивое лицо, которому суждено быть мальчишеским вечно.Единственный глаз сияет тремя цветами: голубым, васильковым и цветом зимнегонеба. Второго глаза Рис лишился очень давно. Порой он носит повязку,прикрывающую шрамы, но с тех пор как понял, что меня его шрамы не смущают, онредко дает себе труд ее надевать. Шрамы покрывают щеку, но до полныхпритягательных губ не доходят. Таких красивых губ я больше ни у кого видела.Рис всего пяти с половиной футов роста – самый маленький чистокровный сидхе извсех, кого я знаю. Но каждый дюйм его тела – сплошные мускулы. Видимо, онстремился наверстать недостаток роста избытком физической формы. У всех стражеймускулатура развита прекрасно, но Рис – один из немногих, кто похож накультуриста. И только у него одного мышцы брюшного пресса выступают"кирпичиками". Перед упомянутым прессом и немного ниже страж держалстопку полотенец, за которыми и пошел в дом, и только когда он бросил их на мойшезлонг, я увидела, что его плавки остались в доме.

– Рис! Ты в своем уме?

Он ухмыльнулся:

– Плавки такого размера – это самообман. Это людскойспособ оставаться нагим, не обнажаясь полностью. Я уж лучше буду просто голым.

– Если кто-то из нас будет совершенно голым, они несмогут опубликовать снимки, – сказал Дойл.

– Задницу они вполне могут печатать хоть на первойполосе, а фасад я им не покажу.

Я посмотрела на него с внезапным подозрением:

– И как ты собираешься это устроить?

Он расхохотался, запрокинув голову и широко открыв рот, стакой искренней радостью, что даже день просветлел.

– Спрячу в твоем роскошном теле.

– Нет, – отрезал Дойл.

– А как вы собираетесь обеспечить им достойноезрелище? – спросил Рис, уперев руки в боки. Нагота его совершенно не смущала.Язык его тела не менялся, что бы на нем ни было надето – или не было надето. АДойла нам два дня пришлось уговаривать надеть стринги. Он никогда не разделялпривычку двора к наготе.

Дойл встал, и мне пришлось признать, что Рис прав –настолько точно цвет крошечного лоскутка ткани совпадал с тоном кожи стража.Если не знать, как великолепен обнаженный Дойл, можно было подумать, что на немничего не надето. Со спины он и вовсе казался почти таким же голым, как Рис.

– Я – в этом, – процедил Дойл, – и это напублике.

– Миленько, – ухмыльнулся Рис, – но если мыхотим, чтобы репортеры перестали подкрадываться со своей техникой к окнамспальни, нам надо играть честно. Мы должны обеспечить им зрелище. – Сэтими словами он развел руки в стороны и повернулся ко мне спиной, предоставляяполный обзор. Без плавок, которые нарушали бы чистые линии его фигуры, вид былявно лучше. Задница у него была великолепная, не то что у большинствакультуристов. В погоне за мускулами многие избавляются от жира до последнейкапли, так что тело совершенно утрачивает округлость. Мускулы надо слегкаприкрывать, сглаживая очертания, или они выглядят просто некрасиво.

Я тоже расслышала вертолет.

– У нас нет времени, джентльмены. Не хочу, чтобыфотографы опять разбили лагерь в теньке под забором.

Рис бросил на меня взгляд через плечо.

– Если мы не дадим первому из бульварных листков то,что им нужно, они оповестят всех, что их надули, и снова полезут настены. – Он невесело вздохнул. – Лучше пусть моей задницей полюбуетсявся страна, чем еще один репортер сломает руку, сверзившись с нашей крыши.

– Согласна, – сказала я.

Дойл глубоко вдохнул через нос и медленно выдохнул черезрот.

– Согласен.

Свое недовольство он выразил всем телом. Если Дойл не сумеетиграть лучше, чем сейчас, его нужно будет освободить от участия в будущихфотосессиях.

Рис подошел к моему шезлонгу и встал на него на четвереньки,руками упершись в подлокотники. Судя по широченной ухмылке, он сумелпримириться с положением дел и даже найти в нем определенные плюсы. Может, он ипредпочел бы сбить подлетающий вертолет ко всем чертям, но раз уж намприходилось играть по чужим правилам – он постарался превратить это вразвлечение.

Я невольно пробежала взглядом по его телу, просто не могласправиться с собой. Не могла не посмотреть на него, нависающего надо мной такблизко, что можно дотронуться, так близко, что можно... Очень многое можно.Голос у меня слегка подрагивал, когда я спросила:

– У тебя есть план?

– Я думал, мы изобразим для них кое-что.

– А мне ты какую роль отвел? – поинтересовалсяДойл. Голос отразил его отвращение ко всей этой ситуации. Ему очень нравилосьбыть моим любовником, его привлекала возможность стать королем, но вниманияпублики и всего, что с этим было связано, он терпеть не мог.

– Для тебя места тоже хватит.

Вертолет был уже близко; наверное, только высокие эвкалиптыпо границе усадьбы скрывали его из виду. Дойл сверкнул улыбкой, внезапной ияркой на его темном лице, будто молния. Он скользнул вперед с грацией искоростью, которым мне всегда оставалось только завидовать, и оказался наколенях у моего плеча.

– Если так, то я предпочту пить сладость твоих губ.

Рис коротко лизнул мой голый живот, и я вздрогнула ихихикнула. Он чуть приподнял голову и сказал:

– Бывает и другая сладость, ничуть не хуже.

Во взгляде, в выражении лица светились жар и знание, откоторых у меня вырвался нервный смешок, а пульс пустился вскачь.

Дойл провел губами по моему плечу. Я взглянула на него иувидела то же темное знание в его глазах. Знание, рожденное ночами и днями, гдебыли только обнаженная кожа, и взмокшие тела, и сбившиеся простыни, инаслаждение.

– Ты все же решил играть. Почему ты передумал? –спросила я слегка дрожащим голосом.

Он шепнул мне прямо в щеку, и от его горячего дыхания яснова вздрогнула:

– Это необходимое зло, и если тебе приходитсявыставлять себя на всеобщее обозрение, я не могу тебя бросить в беде. –Вновь его лицо озарила та же мимолетная улыбка, что делала его моложе – делаласовсем другим. Еще месяц назад я не знала, что Дойл умеет так улыбаться. –Да и разве можно оставить тебя Рису? Только Богиня знает, что он натворит, еслидать ему волю.