Да и среди немногочисленных еще зрителей, пока в основном руководителей хозяйств, посчитавших своим долгом прийти пораньше, заметилось движение, словно одни тихо посунулись назад, подальше от глаз начальства, другие ж, наоборот, выдвинулись, показывая себя.

Василий Ильич не спеша обошел в сопровождении Вяткина помост, обогнул загон, где на солнцепеке улеглись овцы, поднялся в тень навеса и у стола для судейской комиссии с недовольным видом что-то сказал директору совхоза. Тот гаркнул на плотников:

— Эй, кто там?! Вы чего это скамью-то так плохо обстругали, ведь занозят же судьи всю… — но не договорил и скомандовал: — Сейчас же пусть кто-нибудь ее обдерет!

Только все проверив, начальник управления стал замечать знакомых: с одними он здоровался за руку, другим просто кивал — кому приветливо, а кому суховато.

Кивнул он и мне, не то чтобы очень приветливо, но и не сухо, как человеку, далекому от его главных забот, но нужному.

Знакомы мы были давно, года три как, а то и дольше — и в городе я бывал у него в кабинете, и в командировках, случалось, сходились наши пути; иной раз при встрече в глухом районе он даже подбрасывал меня на своей машине до нужного места, и хотя такая удача выпадала мне не часто, да и не на дальние расстояния, все же и я уже малость присмотрелся к нему и к его шоферу и он ко мне.

Встретились мы и здесь, на совещании овцеводов.

Высокая крыша Дома культуры — розового здания с четырьмя круглыми колоннами у входа — прокалилась, как и крыши других домов. Люди томились в горячей духоте зала. От жары и у меня позванивало в ушах, сердце мягко поджимало, а в голову лезли посторонние мысли: вспомнилось вдруг то место на карте, где я сейчас нахожусь, и у меня аж в спине зазнобило, когда я представил, что к югу от совхоза до самого Аральского моря, до Каспия лежит выжженная, прокаленная солнцем степь, вся в бурых холмах. Лучше и не думать об этом, чтобы не стало еще хуже, а вспомнить дорогу на север — там другое дело; если поехать севернее, то на хорошем газу часа этак через три можно добраться до отрогов Уральских гор, до озер и сосен, до заимки Котова — маленькой деревушки в том благостном краю, названной так по имени углежога, давно когда-то облюбовавшего те места. Сосновый бор заимки был исхожен, но еще густ, сосны росли даже на улицах деревушки и по одной, а то и по две — в огородах; сосновые шишки плавали в озере, лежали у домов, по весне их сгребали в большие кучи, поджигали, и над деревней облачками поднимался желтоватый прогорклый дым.

При воспоминании о воде и соснах вроде бы даже задышалось легче, но едва я с усилием вернул себя в зал совещания, как снова поджало сердце.

У Василия Ильича Лукина, делавшего доклад, вспотели лицо и шея, накрахмаленный воротничок белой рубашки потерял твердость, размяк и посерел, но он без устали, полным голосом, говорил уже больше часа, то и дело твердо пристукивая суховатым кулаком по трибуне, отчего в большом графине с водой со звоном подпрыгивала стеклянная пробка. На лоб начальнику то и дело сползала намокшая прядь волос. Забрасывая ее обратно, он коротко вздергивал головой, и этот ритмичный рывок да частый звон пробки в графине придавали докладу победный оттенок.

Посматривая на Лукина, я вспоминал, как отозвался когда-то о нем при мне один из директоров совхоза: «Аккуратный человек, голоса никогда не повысит и не обидит зазря. Но, ах! и глазаст же, глазаст, чертов сын. Ничего не скроешь — все знает». Таким он и мне представлялся. Василий Ильич редко сидел в своем кабинете в городе, неутомимо гонял на газике по всей области: и поздней осенью, в распутицу, и в жару, и в самую зиму… Зато и знал хорошо все хозяйства, память его мне казалась надежнее любой записной книжки.

Вот и сейчас он, редко заглядывая в доклад, сыпал с трибуны цифрами, называл много имен чабанов.

Сообщив, что в области в этом году наконец-то достигли планового поголовья овец, Василий Ильич внимательно оглядел ненадолго притихший зал, поведя взглядом от первых рядов до последних, и крепко пристукнул кулаком по трибуне.

— Но это не значит, что нам надо сидеть, сложа руки, — с напором сказал он. — У нас есть все реальные возможности для дальнейшего увеличения поголовья овец.

Он стал загибать на руках пальцы, перечисляя эти возможности, а когда загнул все десять пальцев, то вновь распрямил их и помахал для наглядности над трибуной руками.

Вообще же доклад чинно слушали лишь в первых рядах, но и там кой-кто подремывал, сложив на животе руки; когда позванивала пробка в графине, то задремавшие испуганно вздрагивали и старательно округляли глаза на трибуну; а у входа непрестанно шло движение: хлопали двери, стучали откидные сиденья кресел.

Если шум становился несносным, то Василий Ильич делал паузу и поверх голов молча смотрел в конец зала, словно гипнотизируя сидевших там, и у дверей ненадолго стихало.

Ближе к концу доклада по задним рядам дробной волной прокатился грохот. Не помогла и очередная пауза докладчика — людей с дальних мест как ветром сдунуло, словно их созвал набат. Тогда Василий Ильич отыскал глазами Вяткина, глянул на него, и тот, пригнувшись, как в кино, полез из рядов.

Заинтересованный тем великим движением, выбрался и я на волю, посмотрел вдоль белой от зноя улицы и все понял. Привезли пиво — событие для степного совхоза редкое. Старые рыжие бочки плотно стояли на грузовике с откинутыми бортами, а над одной уже трудилась полная женщина в запыленном халате: ввинчивая в бочку насос, она задом сталкивала лезущих на грузовик мужчин и покрикивала:

— Куда прете, оглашенные? На два дня пива хватит.

Вяткин пытался было оттащить крайних в толпе, но от него отмахивались, и он закричал на полную женщину:

— Марья, я ж говорил тебе, чтоб ты не торговала до перерыва!

— Так ведь прокиснет пиво в такой-то жарище, тогда ты, что ли, за него платить будешь, — огрызнулась та и ловко поддала бедром уже почти взобравшемуся на грузовик парню.

Тот полетел на людей, и толпа чуть отхлынула.

— Ну, смотри у меня, Марья, я в райпотребсоюз пожалуюсь! — в отчаянье крикнул директор совхоза.

В ответ из толпы заворчали:

— Ладно грозить-то тебе.

Вяткин махнул рукой, протянул, покосившись на меня:

— А-а… Семь бед — один ответ, — и подался обратно в зал.

Сквозь толпу, обступившую грузовик, нечего было и мечтать пробиться за кружкой