— Поедим в другой комнате? — предложила Меир.

Стол в столовой был больше, чем небольшой кухонный с откидной столешницей, за которым часто сидел их отец с чашкой чая и свежей газетой. Воспоминания утонули в привычной суете: они ели, искали тарелки, вилки, находили какие-то вещи, которые забыли отправить в коробку. Дилан нашел огарок свечи, Эйрлис зажгла его и поставила в блюдце. Живой огонь вернул оголенной комнате вид семейного гнездышка. На стенах едва-едва проступали темные квадраты, оставшиеся после фотографий.

— Давайте поговорим о хороших вещах, — сказала Эйрлис, когда они расселись.

На секунду Меир подумала, что речь идет о счастливых временах, которые они провели все вместе, и необыкновенные чувства захлестнули ее. А потом она поняла, что сестра имела в виду несколько стульев и старое столовое серебро — все, что имело хоть какую-то ценность. Сам дом, согласно завещанию, будет продан, а вырученная сумма поровну разделена между ними. О безделушках они даже не заговаривали. Еще были дедушкины часы с маятником. Их громкое тиканье сопровождало бесконечно длинные дни их детства. Солнце и луна, нарисованные на циферблате, наблюдали за ними. На прошлой неделе Хью назвал эти часы «часами Дилана». Меир сознательно проигнорировала эти слова, поскольку не хотела понимать, что они означают.

— Дилан, заберешь часы? — спросила Эйрлис. — Меир?

И Дилан, и Эйрлис были семейными людьми, у них были дома с альковами, холлами, полками и всем остальным. Меир была одинокой и счастливо жила в съемной однушке. Ей не нужны были ни комод мамы, ни ее серебряный чайник. В доме Эйрлис этим вещам будет лучше. Меир отложила в сторону нож и вилку.

— Можно я возьму бабушкину шаль? — спросила она. — Если вы не против.

— Конечно возьми, — кивнула Эйрлис. — Дилан?

Он посмотрел на Меир. В последнее время морщинки в уголках его глаз стали глубже. У Дилана и Эйрлис была близорукость, к тому же брат имел привычку щуриться. Меир любила брата. Эта любовь окутывала ее, как толстое шерстяное одеяло. Дилан был верным ее союзником, а с Эйрлис они постоянно ссорились. В основном потому, что были полными противоположностями. Но большинство ссор осталось далеко позади. Смерть любимого отца сблизила сестер, заставила быть более внимательными друг к другу.

— Знаешь, откуда она могла взяться? — спросил Дилан.

— Нет, но я хочу узнать, — сказала Меир.

Мысль была настолько спонтанная, что Меир едва сообразила, что говорит. Она не переставала себе удивляться: прежде никакая вещь не вызывала в ней столько любопытства, как эта шаль.

Этой ночью Меир и Эйрлис в последний раз улеглись спать в своей детской. Меир была уверена, что сестра не спит, хотя она, в отличие от самой Меир, лежала тихо и не крутилась на сырых простынях. В конце концов Меир не выдержала и прошептала:

— Эйрлис, ты спишь?

— Нет.

— О чем думаешь?

— Наверное, о том же, что и ты. Наших родителей больше нет. Знаешь, это все меняет. Теперь вся ответственность на мне, потому что впереди никого нет. Понимаешь, о чем я?

В этот момент Меир поняла, что любит сестру не меньше, чем брата. Эйрлис всю жизнь была ответственной. Училась в медицинском на стипендию, недавно получила место консультанта при больнице в Бирмингеме, а еще находила время для мужа и двух сорванцов. Всю жизнь она училась и заботилась о других людях, и получалось так, что и последний этап жизни только добавит ей хлопот. Меир подумала: «С самого детства я не иду тем путем, который до меня прошли сестра и брат».

Она не поступила в престижный университет, сбежала в семнадцать лет из дому, чтобы выполнить давнее обещание (это была шутка-угроза) присоединиться к странствующему цирку. В итоге в цирке «Флойд» она встретила Харриета Хейса, или клоуна Хэтти. Вместе они исполняли простые трюки на трапеции. Выступления в цирке были так давно, что казались событиями прошлой жизни, но с тех пор они с Хэтти остались хорошими друзьями. Потом Меир работала менеджером в магазине одежды, секретарем, PR-менеджером, помощником медсестры, продавала книги, пела в группе — много чем занималась. Не всегда все складывалось успешно, но всегда работа приносила ей удовольствие.

«Нет, даже Хэтти не назовет меня ответственной, — подумала она. — А взгляд Хэтти на мир куда шире, чем у Эйрлис».

Ее сердце застрекотало в груди, перед глазами заплясали белые сполохи, тело стало легким как перышко, и Меир осознала, что свободна. Ей захотелось удержать это благословенное ощущение, но больше всего хотелось, чтобы сестра почувствовала то же самое. Ее рука потянулась к шали.

— Да, я понимаю, — сказала Меир. — Эйрлис, я тут подумала… Я хочу уехать. Стало быть, папа ушел, остались мы одни. Я хочу съездить в Индию, может, узнаю что-нибудь о бабушке и ее шали. Может, разгадаю какую-нибудь семейную тайну. Поедешь со мной? Побудем вместе, в последнее время мы мало общались.

Несколько секунд Эйрлис размышляла над ее предложением.

— Я не могу. Больница. Моей команде будет сложно, учитывая недавние сокращения. А кто присмотрит за Гремом и детьми? Ну а ты поезжай, если действительно хочешь. Я заметила, как ты смотришь на эту шаль.

Меир прекрасно понимала: сестру не переубедить. Упрямства Эйрлис хватило бы на двух человек.

— Думаю, это может быть интересно, — сказала Меир.

После смерти отца в ее душе поселилась смутная тревога, но она не решалась напрямую поговорить об этом с сестрой. Жизнь Эйрлис и Дилана была устроена, чего нельзя сказать о ее собственной жизни. Возможно, расследование семейной тайны поможет ей обрести свое место в этом мире.

— Ты можешь ничего не узнать. Индия — большая страна. Но тебе нужен отдых и смена обстановки. Горевать можно по-разному. А ты больше всего заботилась о папе. Мы с Диланом очень благодарны тебе за это.

Меир часто заморгала, но она не проронила ни единой слезинки. После похорон сестра даже упрекнула ее в том, что она напрасно тратит душевные силы на показное мужество. Эта шпилька больно кольнула Меир, но сейчас она подумала, что горе действительно может принимать разные формы. Эйрлис, например, стала более язвительной. А значит, ее доброта стала более трогательной и ценной.

— Мне было приятно. И хорошо, что у меня было свободное время, — пробормотала Меир.

— Не переживай. Отдохни, съезди в Индию. Если тебе нужен повод, пусть эта шаль будет поводом, — подытожила Эйрлис. — Давай спать.

Снаружи наконец перестали блеять овцы. Меир знала почему. Едва настала ночь, даже самые несообразительные овцы поняли, что их ягнята больше никогда не вернутся к ним. Иногда луг оглашал одинокий крик, но стадо оставалось безмолвным.

Меир проснулась на узкой кровати и попыталась сообразить, где она находится. Ей снились собаки. Они лаяли на овец, те недовольно жались друг к другу. Овчарки бродили по отаре, проверяя, все ли в порядке, а потом неслись по лугу к самому горизонту. Солнечный свет озарил склон холма. Овцы живым потоком заструились по серо-зеленой траве, украшенной турецкими «огурцами». Овчарки гнали их к воротам, которые услужливо распахнул фермер, нарушив целостность высокой каменной изгороди.