И то и другое представляется странным. Сегодня материнской любви придается большее значение, чем отцовской — как в литературе, так и в социальной и юридической практике. Что до любви мужчины и женщины, то нынешняя литература ставит ее выше родительской любви, да она и естественным образом предваряет родительскую любовь. Без любви мужчины и женщины не будет детей, а следовательно, и родительской любви. Но для Библии всего важнее род и семья, а в данном случае — семья, которая станет народом. Поэтому любовь Авраама к Исааку она ставит на первое место. Любовь родителя к дочери, кстати, не упоминается в Библии вообще.

Любил ли Адам Еву? Любила ли Ева Адама? Вполне возможно, однако в Библии их отношения не удостоились названия «любовь». А жаль. Романтический читатель был бы рад впервые встретить слово «любовь» именно в этом случае, потому что Адам и Ева — пара в своем роде уникальная. И не только из-за привольной жизни в раю, не только из-за близости к Богу, но и потому, что они являлись единственной парой во всем мире. Только им одним дано было сполна и долго наслаждаться этим блаженным состоянием нераздельной принадлежности друг другу, которое другим парам выпадает лишь изредка, да и то немногим. Но Библия ни разу не говорит о «любви», царившей между первым мужчиной и первой женщиной. Она упоминает стыд, познание, работу, печаль, власть, роды и потомство. Она сообщает, что у Евы было «влечение» к Адаму (Быт. 3, 16) и что Адам «познал» ее (Быт. 4, 1), — но ни слова не говорит об их «любви». Может быть, любовь и не нужна, когда в мире нет другой женщины и другого мужчины?

И вот так, без любви, Адам познал Еву, и Ева родила Каина. Каин познал свою жену — чье имя неизвестно, — и она родила Еноха. У Еноха родился сын по имени Ирад, и этот Ирад родил Мехиаеля, а Мехиаель родил Мафусаила, и Мафусаил родил Ламеха. Так и написано — «родил». Обычно мужчина «порождает», а женщина «рожает», а здесь рожают мужчины. Может быть, в те далекие дни так и происходило? В любом случае — были мужчины, были женщины, рождались дети, но любовь — нет, «любовь» все еще не упоминалась.

И о Ламехе не сказано, что он любил, но у его жен, в отличие от других женщин тех поколений, были имена, и Ламех даже сочинил для них песню, которая, по его мнению (так я себе представляю), должна была им понравиться:

Ада и Цилла, слушайте мой голос,

Жены Ламеха, внимайте моим словам,

Ибо человека убил я за рану свою

И отрока за свой синяк.

Если за Каина отмстится всемеро,

То за Ламеха в семьдесят семеро.

(Быт. 4, 23–24)[4]

Слово «песня» здесь не упоминается, но ритм и рифма (в ивритском оригинале) говорят сами за себя, и следовательно, Ламеха можно считать первым человеком в Библии, создавшим подлинно литературное произведение. К большому моему сожалению, это была не песнь любви, а песнь хвастовства. Если Ламех и любил кого-то, то лишь самого себя.

По одной из версий, Ламех породил Ноя, того самого Ноя из рассказа о потопе и ковчеге, и у того тоже была жена. Библия ничего не говорит о ней, но я не сомневаюсь, что она любила Ноя большой любовью. Как обычно в Библии, центральный герой истории и здесь мужчина. Ной славился в своем роду как человек «праведный и непорочный»: он говорил с Богом, он построил ковчег. Но жене Ноя, пока ее муж полностью отдавался этому новому увлечению, довелось, надо думать, заниматься каждодневной жизнью семьи.

Об этом ничего не написано, но жена Ноя явно была очень любящей женщиной и, безусловно, самой терпеливой из всех многотерпеливых библейских жен. Вначале она безропотно сносила строительство ковчега, потом длительное пребывание в этом тесном и вонючем, грязном и шумном плавсредстве: животные и птицы внутри, нескончаемый ливень снаружи — и не только сотни животных и птиц, но еще и муж, и три сына, и три невестки. Некуда бежать, негде уединиться — будь моя воля, я бы назвал этот рассказ и этот ковчег в ее честь. Не Ноев ковчег, а ковчег Ноевой жены — увы, без имени, ибо ее имя, так же как и ее любовь, не упомянута в Библии.

Библия не описывает тяжелую жизнь внутри ковчега, но мы можем легко ее представить, зная, сколько времени им пришлось приходить в себя на суше. Когда потоп прекратился, и земля высохла, и все вышли из ковчега, Бог снова напомнил Ною и его семье обязанность рода человеческого — плодиться и размножаться. Однако сын Ноя Сим лишь через два года после потопа породил собственного сына. Похоже, что жизнь в замкнутом тесном пространстве ковчега породила в их сердцах склонность к обособленности, а может быть, даже к сексуальному воздержанию, и прошло много времени, прежде чем им удалось прийти в себя.

Сына Сима звали Арфаксад. Арфаксад родил Салу, и Сала родил Евера, и Евер родил Фалека, и Фалек родил Рагава, и Рагав родил Серуха, и Серух родил Нахора, и Нахор родил Фарру, и Фарра родил Нахора, и Арана, и Аврама — того Аврама, который позднее будет переименован в Авраама, и прозван «праотцем нашим», и возьмет в жены Сару (в оригинале Сарай, то есть «моя владычица»), которая будет переименована в Сарру (в оригинале — в Сару, то есть просто во «владычицу») и родит Исаака.

Сара была женщина «прекрасная видом» (Быт. 12, 11), и поскольку я вообще занимаюсь здесь всем, что «впервые», то отмечу, что она — первая «прекрасная женщина» в Библии. Но даже сейчас, когда перед нами наконец-то впервые появляется мужчина с такой красивой женой, мы все равно еще ничего не слышим о «любви». Уже миновали многие поколения, люди изрядно расплодились и размножились, они не раз гневались и убивали, творили грехи и бывали наказаны, они построили город, и башню, и ковчег, пили и плакали, изгоняли других и подвергались изгнанию сами, смеялись и смешили, лгали и боялись, сажали виноград и копали колодцы — но они всё еще не знали любви. Все упомянутые выше слова уже появились. И только это слово — «любовь» — еще нет.

И тут — неожиданность. Страшная неожиданность. «Возьми-ка сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, и пойди в землю Мориа и там принеси его в жертву всесожжением».

Принято думать, будто история жертвоприношения Исаака имеет целью разъяснить, что Бог Израиля возражает против человеческих жертв — засвидетельствованного в Библии и широко распространенного тогда обычая. Так, Месса, царь моавитян, принес в жертву Богу своего старшего сына, когда израильтяне разгромили его армию. Но такие же ужасы происходили в те времена и у нас, у евреев. О царе Ахазе сказано: «И своего сына тоже предал огню, подражая мерзости других народов» (4 Цар. 16, 3)[5].

Наиболее известный и печальный случай такого рода — это история Иеффая Галаадского, одного из героев книги Судей, который поклялся принести в жертву — если победит в войне — первого, кто встретит его по возвращении. Первой вышла ему навстречу, с барабанным боем и танцами, его дочь, и он выполнил свой обет. Наши мудрецы[6]поспешили объяснить, что, дескать, Иеффаю просто недостало знания Торы, а то бы он мог освободиться от своего обета, но я не буду рассказывать подробно эту историю — читатель может сам заглянуть в конец 11-й главы книги Судей и понять, что в определенном смысле история Иеффая и его дочери еще страшнее истории Авраама и Исаака. Что же касается самого жертвоприношения Исаака, то лично я полагаю, что этот рассказ был предназначен не для осуждения человеческих жертвоприношений, а для того, чтобы показать, до каких мрачных глубин может дойти послушание самого послушного верующего в Библии.