Теперь вот, марширует по грунтовке. Впереди дорожка, а вокруг кусты. Подожди немножко… И что дальше? Кусты, кстати, кончились. А началась живая изгородь. Тоже веселенькая. Несмотря на трухлявый вид, сильно пожелтевшие пятнистые листочки оплетавшего каркасную проволоку плюща и очень неравномерную сквозную прозрачность. Зато не изгородь, загляденье — настоящие вологодские кружева, или, скорее, испанские, или даже брабантские, Яромир не слишком разбирался. Крупные, как бы разноцветные блонды, ни один кусок не похож на соседний орнаментом, искусный мастер постарался, должно быть. В русской глубинке их испокон веков немало, доморощенных Кулибиных, Левшей и Мичуриных, стоит ли удивляться?

Грунтовка, тем временем, плавной лентой внесла его в город. Тут же Яромир узрел и придорожный алебастровый монументик, явно кустарной выделки. На добрые полметра приподнятый стилобатом над землей, волнистый, с тремя изгибами вымпел в современном конструктивистском стиле, по нему струилась выложенная синей, морских ассоциаций мозаикой, надпись. «ГОРОД ДОРОГ». А рядом — попросту воткнутая в рыхлую почву скромная табличка на выбеленном шесте. «Население… непостоянно… человек». Видать, изначально предполагалось указать точное количество, но, по разным, причинам не вышло. И, наверное, кто-то, самодеятельно и стилистически коряво, вписал вместо цифр промежуточное слово.

Яромир, покачав в сомнении головой, прошел мимо монументика. Городок еще только начался, а в конце грунтовки уже виднелась небольшая площадь. Неужели это и есть главная дорога? Ведет себе тихонько, никуда не сворачивая, прямо в центр. Повезло. Он на всякий случай огляделся вокруг, однако не остановился, продолжал шагать вперед к площади. Городишко как городишко. Заборы, срубы, лабазы, плесень в погребах, чума в колодцах, холера в курятниках, чад в самогонных аппаратах. Все же пришлось признать — несмотря на обычную уездную убогость, кругом было очень славно и чисто. Даже слишком, из-за чего ветхость и мухоморная старость большинства одноэтажных деревянных построек представлялась киношно-нарочитой, словно задуманной пускать пыль в глаза или вводить в заблуждение прохожих своей кажущейся реальностью. Людей, как и, впрочем, разноцветных уличных кошек, дворовых собак или хотя бы кулинарно полезных домашних животных, нигде пока не было видно. Время полдень, опять же, дождь. Не удивительно.

И ста метров не успел он пройти, оставив позади рукотворный указательный шедевр, как обнаружилась придорожная забегаловка. Теремок-пивная «Любушка». Тоже декоративно-замшелая, будто изначально так и задуманная, вся в старческих, геометрически правильных пятнах, покосившаяся чуть набок, ровно столько, сколько надо для забавного впечатления. Надо же, разукрашенная под тусклое сусальное золото вывеска, удивился Яромир, подойдя поближе; издалека показалось — просто выцветшая краска. Черт их знает, в этом городе Дорог, может, и впрямь сусальное золото! Он подумал мгновение и решительно направился в уютную пивную. Последний рубеж преодолен пешедралом и под дождем. 5 км, если кто позабыл. Имеет он право на стаканчик хотя бы пивка? Водку брать не осмотрительно, может, и дыра дыровая, только хрен забористый их знает, в заводоуправлении. Еще сочтут за алкаша. А ведь он, Яромир, давно уж завязал, третью неделю как.

Внутри оказалось жарко и безжизненно. То есть, натоплено и абсолютно пусто. Два ряда дощатых квадратных столов с неуклюжими, тяжелого дерева, убийственными табуретами вокруг, из тех, что не ломаются в драке, потому как нет таких силачей, чтоб поднять. Бежевые абажурчики, пяток штук, с пышной пунцовой бахромой по краям, от воздушных дуновений закачались под потолком, Яромир, проходя, невольно задел один головой. На окнах — липучие ленты от мух. Только какие мухи? День-другой, и октябрь месяц. Он подошел к стойке.

Никаких стеллажей с демонстрацией сортов разнообразной выпивки здесь не было и в помине. Ни стеклянных, ни деревянных, ни хромированно-стальных. Рукописная лубочная картинка, украшавшая задник, изображала сонную речку, плакучую иву над ней, а подле ивы — несоразмерную в росте пышнотелую девушку в сарафане и в кокошнике, с выпущенной ярко-желтой толстой косой, последняя имела чрезвычайное сходство с дубиной, перекинутой небрежно через плечо. В руках пейзанка держала хлеб-соль на вышитом петухами полотенце. Собственно же стойку украшали всего два предмета. Медный бак с начищенными ослепительно парными кранами без опознавательных знаков и самовар, обычный, электрический, по ребристому боку — прикрепленная пластырем бумажка: «чай черный, байховый, первый сорт». Самовар был холодный. Штепсель его сиротливо змеился вдоль стены, выдернутый за ненадобностью из старинной эбонитовой розетки. И вообще, впечатление получалось такое, будто все в этой «Любушке» понарошку, не на самом деле. Чего-то не хватало, но никак не получалось осознать, чего именно и конкретно.

Яромир несколько времени постоял в заброшенности у стойки, потом достал из кармана разношенных джинсовых штанов монету, достоинством в рубль, постучал о край столешницы, окованной аккуратной цинковой лентой. Эффекту вышло, что называется, ноль внимания. Может, он понял не совсем правильно? Может, заведение закрыто на обед, местные и так об этом знают, оттого и предупреждение вывешивать ни к чему? Яромир, на всякий случай и, что называется, «с пустых рук», повертел туда-сюда правый из двух симметричных кранов на медном бочонке.

— Сейчас иду! Одну только минуточку! — вдруг раздался из-под ивы натурально человеческий голос, молодой и довольно даже любезный.

Яромир от испуга и неожиданности чуть не оторвал кран. Медный бак на стойке угрожающе закачался. Еще бы не словить саечку! Казалось, с ним заговорило расписное панно, будто под намазанными кое-как ветвями приречной ивы затаился неизвестный и теперь обратился к пришедшему некстати посетителю. Внезапно часть рисунка исчезла в пустоте, открыв освещенный лампой-шестидесятиватткой дверной проем, замаскированный стенной живописью и ведущий, очевидно, в тривиальнейшую подсобку.

— Этот кран обычно пустой. Хотя — не для всех и не всегда, — первым делом пояснил возникший из-под ивы распорядитель заведения, услужливый, смазливый лицом парнишка, в аккуратном глухом фартуке желто-белого, лежалого цвета. — А вот, если изволите, из другого налью. Вы, господин хороший, чего желаете?

Яромир посмотрел на буфетчика, как постовой милиционер на идиота. Как это, чего он желает? Можно подумать, из бочонка одновременно могут выплеснуться кисельные и молочные реки, а к ним вдобавок водочные или экзотические текиловые, бананово-ликерные или из загадочной самбуки.

— Пивка желаю, — настороженно сказал Яромир и покосился на левый кран.

— Какого именно пивка желаете? Темного? Светлого? Покрепче али послабей? Нашего? Импортного? Есть свежее «очаковское», — продолжал изгаляться парень за стойкой.

«Экий „демонический Купидон“!» — отчего-то подумал про себя Яромир. И впрямь, африканские угольно-черные кудри вкупе с сочными, алыми губами на смуглой, округлых очертаний мордашке, еще учтите бархатные синие глазища — определение в самый раз. Тем более, что теперь буфетчик уже не казался Яромиру услужливым и приятным. Однако, пытаясь скрыть свое возмущение — нехорошо врагов-то наживать в первый день, — Яромир спокойно ответил. Будто так и надо, будто все в полнейшем и должном порядке: