Над Яромиром возвышалась, уперев крупные крестьянские руки в мясистые бока, распорядительница кухмистерской. Бабка — не бабка, скорее баба, пожилая, мощного телосложения, курносая мещанка, в цветастом платке, завязанном корявым узлом под двойным подбородком, была она явно веселая нравом и горласто-задиристая. Однако то, что было надето на бабе, кроме расписного головного убора, вызвало у несчастного инженера состояние легкого ступора.

— Простите великодушно, вы Матрена? — вопросом на вопрос беспомощно ответил Яромир и, заметив накатившую на бабье чело легкую настороженную тень, поспешил объясниться: — Меня прислал мэр Волгодонский. А сам я с нынешнего дня новый сторож. Он сказал — вы поймете, — растерянно и путано зачастил Яромир, ему вдруг подумалось с щемящей тоской, будто он как попал давеча в театр абсурда, так до сих пор не может выбраться в нормальную реальность.

— Ой, батюшки! — Бабка Матрена всплеснула полными обнаженными руками и так притопнула ногой, что вздрогнула с перестуком вешалка у стены. — А комната давно готова! Ждет не дождется. — Она сердито вдруг посмотрела в сторону шушукающихся завсегдатаев. — С раннего утра засели, и хоть бы хны. Обалдуи. Кажный божий день этак прохлаждаются, кроме разве сенных ярмарок! Сейчас спроважу их с глаз долой, милок, а после пойдем. Уж ты потерпи, любезный. Не то, может, винца поднести?

— Пожалуй, лучше чаю, — дрогнул под внезапным потоком чужой заботы Яромир и неожиданно для себя разоткровенничался: — Мне уже подносили. Правда, пиво. Очаковское. Теремок «Любушка», у дороги.

— Ох и пострел! Везде поспел! — обрадовавшись неизвестно чему, расплылась в улыбке Матрена. — Неужто с Корчмарем выпало познакомиться?

— Не знаю, — честно сознался ей Яромир. — Ко мне вышел буфетчик, сказал, зовут Костик.

— Он самый и есть. Корчмарь, — энергично тряхнула головой Матрена, словно выиграла нелегкий спор. — А ты и вправду будешь новый сторож?

— Вообще-то я буду инженер. Моя специальность — металлорежущие станки и приборы, — несколько даже горделиво сообщил о себе Яромир. И тут же не упустил случая пожаловаться: — Инженер, а записали в сторожа. Сам не пойму, как так вышло. Обидно.

— Чего же обидно? — удивилась бабка Матрена. — Сторож, почитай, у нас в городу из первых и многоуважаемых будет. Большой человек, с которой стороны ни глянь.

Было совершенно непонятно, бабка Матрена утешительно и беззлобно шутит или, напротив, нарочно и унизительно издевается. Однако Яромир решил ничего на свой счет пока не замечать и не принимать, но и версии о «большом человеке стороже» он не поверил ни на грош.

Тем временем бабка Матрена смоталась в спешке за декоративную, увитую плотно, без зазора, сизо-зелеными лианами перегородку, предположительно отделявшую обеденный зал от кухонного помещения. На столике скоро возникли умеренно-насыщенный чай в толстой белой чашке, неустойчивой на пудовом блюдце, кошмарная литого хрусталя сахарница, схваченная с боков хромированной лентой, а к ней мельхиоровая ложка с гербом Советского Союза, еще две ископаемые баранки, сиротливо лежавшие на дне массивной, гнутой лебедем, конфетницы. Матрена немедленно удалилась прочь, подняв чувствительный ветерок пышной длинной юбкой своего бального корсетного платья, в блестках серебряного стекляруса и в черных кружевах, слегка отдававшим дань стилю, принятому среди статистов захолустной областной оперетты, и чуть не доведшим бедного инженера до заикания.

Сразу же до Яромира донеслась приглушенная нарочно перебранка между бабкой и завсегдатаями-посетителями, которые никак не желали уходить. Однако, услыхав громовой шепот Матрены насчет нового сторожа, сидельцы поклонились в его сторону, действительно с изрядной долей почтительного уважения, и тихонько стали сниматься с нагретых тощими задами мест. Бабка Матрена стояла у них над душой, чтобы не слишком мешкали.

Яромир от некоторого стеснения хлебнул машинально чаю, даже не подсластив. И очень зря. Чай оказался жгуче-горячим и мерзостно-вениковым одновременно. Положительно, Яромиру захотелось плюнуть обратно в чашку. «Настоящий брандахлыст!» — выругался он про себя, снова заподозрив бабку в нарочном насмехательстве. Но Матрена и сама уж кинулась к нему.

— Что же ты, родной?! — заголосила она в неподдельном расстройстве. — Поди, хватил от вершка? А духу сначала выйти надо-ть! Эх, беда!

Бабка сунула в ядовитый чай мельхиоровую ложку, поболтала ею туда-сюда, бормоча при этом — то ли бранные слова, то ли доморощенные наговоры, потом позволила:

— Теперь-то можно, милок. Я, дура старая, упредить забыла. — Матрена пододвинула поближе сахарницу и «лебедя» с баранками. Затем как бы просительно сказала: — Кухню только, е-тить, запру, и пойдем. Ты уж потерпи.

Яромир с опаской глотнул свежеразмешанного чаю, правда без сахара и без баранок, и немедленно понял, что вот сейчас пьет нечто необыкновенное и никогда им ранее не пробованное. Вкус был не только на языке, он проникал в ноздри, глаза и уши, липовым медом, пахучим бергамотом, нектаром орхидей и отчего-то амброзией кадушек с огуречным рассолом. Яромир запутался в словах и ощущениях. Окружающий мир поплыл перед ним в неясном тумане, к сердцу его, нежно и ласково, слетело с небес пушистое облачко наркотической безмятежности, а новая должность сторожа вдруг показалась ему удивительно достойной и самой желанной на свете, в розовых дальних мечтаниях. Чуть ли не с раннего детства.

— Пойдем, разве, милок? — позвала его из ароматной дремы бабка Матрена, успевшая уже сменить опереточное одеяние на вполне пристойные ее возрасту коричневое шерстяное платье-сарафан и верхний облезлый серый плащ-пальто.

Они вышли. Дождь зарядил снова, но разгоряченному дурманной жидкостью Яромиру все воды были нынче по колено. Идти пришлось недолго. Кажется, свернули два раза направо, потом вприпрыжку через лужи — еще квартал мимо высокого щелястого забора, немного вперед по кривому переулку, и, наконец, бабка распахнула перед ним узенькую калиточку.

— Заходи, заходи, милок. Будь как дома. Потому как это твой дом теперича и есть, — приветливо зазывала его Матрена.

Не мудрствуя лукаво, Яромир вступил внутрь ее владений. Поросший сорняком крошечный фруктовый садик, впрочем, осенне-живописный и по весне, скорее всего, буйный от цветущей зелени, вокруг всего участка каменная, кое-как сложенная ограда, в центре — одноэтажный домишко с крытой верандой. Яромир сначала и для сравнения подумал — изба, но строение никакой избой не являлось, это точно. Хотя бы потому, что было оно целиком из белого кирпича, запятнанного кляксами сухого бурого мха, не хаотичными, а наоборот, будто нарочно взятыми из тестов Роршаха; с шиферной двускатной грязноватой от потеков крышей, зато на последней красовались две раскидистые телевизионные антенны, а между ними — настоящий жестяной золоченый флюгер в виде петушка. Флюгер порывисто дергался в разные стороны, словно не мог определиться, какому из переменчивых воздушных потоков ему надлежит указывать дорогу.

Комната инженеру досталась светлая и просторная, хотя потолок был низковат. Не слишком большое неудобство, если не принимать в расчет настоящей хрустальной люстры, свисавшей на бронзовой, толщиной в мужскую руку, цепи и прямо упиравшейся Яромиру в самую макушку. Однако возражать против роскошного украшения показалось ему нетактичным, люстру пришлось одобрить. Кажется, Матрене очень по сердцу была такая покладистость нового постояльца.