Каркас, из-за спины которого вылезло родное чудовище, знал, что сейчас последует, поэтому глубже вжался между камней и плотно зажал уши руками. Ми-24 общался со всем миром на универсальном языке – посредством четырехствольного пулемета ЯкБ-12,7. Общался всегда скороговоркой – пять тысяч вертолетных слов в минуту, а говорить помогал вращающийся блок стволов. Каркас раньше много раз видел, как рой светлячков разрезал пополам машины, разносил полуметровой толщины дувал, а если случайно касался человека, то от того оставались только руки – ноги, да и то благодаря тому, что далеко отлетали. Вот и сегодня все по плану. Клубы пыли, дыма, фонтаны песка упали вновь на землю, вместо «зеленки» – груда щепок и неровно срезанных пеньков. Наверняка духанщик из соседнего кишлака скажет спасибо за заготовку дров на всю зиму. Муджахидины скорее всего утомились и легли поспать. Больше с той стороны никто общаться не хотел. Ми -24 высказав всё, что наболело на душе винтокрылой машины, поклонился зрителям и исчез за скалой. Наступила мертвая тишина.

– Спасибо, ба, – шепнул Каркас потрескавшимися губами бездонному синему небу, перевернувшись на мокрую от пота спину. Маленькая, сухонькая бабушка, когда была жива, любила его преданно и ежедневно, без перерыва на праздники и болезни, и даже после своей смерти оберегала внука от всех бед и несчастий. Каркас в этом не просто был уверен, он это точно знал. В Бога он слабо верил, точнее – вообще не верил. Жить двадцать лет в стране атеистов и не быть при этом диалектическим материалистом?.. Но кто может запретить верить в родных, которых уже нет на свете. С небольшой поправкой – Каркас не верил, он знал, что бабушка рядом. Можно было, конечно, списать везение на радиста, достучавшегося до базы или на «вертушку», заходившую в этот момент на посадку в двух километрах от места боестолкновения. Но Лёшка точно знал, кто помог и связал оба события.

Каркас ради любопытства отсоединил магазин, выщелкнул оставшиеся три патрона, усмехнулся и резко встал на ноги…

По лестнице, ведущей на четвертый этаж управления НКВД, где располагалось руководство, не спеша и не глядя по сторонам, поднимался помощник коменданта, а с недавних пор еще и сотрудник для особых поручений. Китель со «Знаком Почета» и звездой младшего лейтенанта госбезопасности на обшлаге был идеально подогнан под его маленькую фигуру, но мало кто осмелился бы намекнуть на его рост – справа из потертой боевой кобуры выглядывала рукоятка наградного нагана, весомый аргумент против шутников. Было еще сломанное в детстве левое ухо, дефект которого с возрастом становился все заметнее, но в целом он мало чем отличался от других чекистов – высокий лоб, русые, коротко стриженые волосы с челкой, закрывающей половину лба, славянское скуластое лицо. Светлые, почти прозрачные глаза резко контрастировали с короткими, но густыми черными бровями. Между этажами на стене висел крупный портрет Железного Феликса, который требовательно и придирчиво осматривал каждого, кто проходил мимо. Младший лейтенант посмотрел в глаза Феликсу, и ему показалось, что в последнее время родоначальник службы старается избегать его взгляда.

Не глядя на помощника начальника управления, сидевшего перед дверью у телефона, и не спрашивая разрешения, чекист толкнул дверь и вошел в кабинет. Помощник уделил ему столько же внимания, сколько, наверное, уделил бы сквозняку, хлопнувшему дверью. Если входит сотрудник для особых поручений, значит, его ждут, и любой лишний вопрос может закончиться в лучшем случае увольнением.

В просторном кабинете, под большим портретом Ленина в позолоченной раме, в конце длинного стола расположился его хозяин – майор госбезопасности Якименко. Человек в немалом возрасте, с угрюмым лицом и тяжелым взглядом, поблескивал лысиной в лучах январского солнца. Окинув взглядом вошедшего без стука, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и, нервно дёрнув лицом, достал из папки пару отпечатанных на машинке листков:

– У тебя сегодня две свадьбы. Ознакомься, – пухлой ладонью он повернул листы в сторону младшего лейтенанта.

Тот спокойно приблизился к столу начальника, взял документы в руку и, не глядя на них, уперся взглядом прямо в глаза Якименко:

– Время?

– В девять и девять тридцать. Интервал полчаса, – прозвучало в ответ. – Готов?

Оба понимали, что стоит за термином «свадьба». Иногда посвященные именовали то же событие «убытием по первой категории», но словом «расстрел» – никогда.

Сотрудник для особых поручений оставил без ответа вопрос начальника, молча повернулся и двинулся к выходу. Уязвленное самолюбие Якименко, перед которым дрожали колени у всего лисецкого аппарата НКВД, кинуло вслед младшему лейтенанту:

– Ты бы хоть знакомился с документами, – за это ведь под суд можно попасть.

Сотрудник, дойдя до двери и уже прикоснувшись к ручке, на миг застыл и, не меняя положения корпуса, повернул голову почти на сто восемьдесят градусов:

– А что, вы их сами напечатали? – и неожиданно он улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Резиновая улыбка и холодные глаза больно хлопнули начальника по затылку, и липкий ручеек пота скользнул тому за воротник и, холодком пробежав через всю спину, растаял где-то в области мощного зада.

Когда закрылась дверь, Якименко расстегнул еще одну пуговицу на кителе, достал из нижнего ящика стола пятидесятиградусную «Особую», наполнил стакан до самого верху, шумно выдохнул застрявший в легких воздух и выпил: « …ёшь твою мать… сам вырастил монстра»…

Взгляд упал на два одиноких листка бумаги, лежавших друг на друге и предлагавших любому, кто способен, прочитать последние резолютивные фразы, выполненные как под копирку: «Осужден 16 января 1937 года ВКВС СССР в Лисецке по ст.ст.19-58-2, 58-8, 58-11. Приговорить к ВМН». Сегодня как раз было шестнадцатое января, и сверху требовали немедленного исполнения приговора, день в день. И не только для этих двоих. Страна находилась в тяжелых экономических условиях, еды не хватало даже честным труженикам. А паразитов пусть кормят паразиты.

Якименко вспомнил неожиданно улыбку сотрудника для особых поручений и понял, что сердце так и осталось сжато чье– то железной рукою. Ещё сто грамм заставили его биться ровнее и спокойнее.

Он также вспомнил, как полгода назад Антонов, штатный исполнитель приговоров, вошёл к нему в кабинет и сказал: «Всё, товарищ майор, я на покой, устал». Антонов, у которого белогвардейцы запытали жену, перед смертью отрезав у неё обе груди. Антонов, который ненавидел пролетарской ненавистью тех, кого казнил. Тот, кто исполнял всю процедуру четко, от начала и до конца. Тот, в ком был уверен как в себе, – тогда вошел, протянул трясущиеся руки вперед и пояснил: «Всё… спёкся, начальник, … не могу больше».

Классный специалист в этой области был необходим каждому областному НКВД как воздух. О результативности региональных и областных управлений судили не только по количеству раскрытых преступлений, но и по неотвратимости наказания и чёткости исполнения приговоров. Якименко это прекрасно понимал. Антонов это делал идеально, поэтому последние годы Москва неоднократно ставила лисецкий НКВД в пример остальным именно в этой части. В тот вечер они долго говорили, вспоминали, выпили по сто грамулек водки – и Антонов неожиданно уснул прямо за столом… Всё стало ясно. Круглая голова палача, лежащая на столе, давно не мытые седые волосы, прядь которых попала в стакан, зажатый в руке, и полузакрытые глаза не могли принадлежать высококлассному специалисту.