Как можно любить в такой холод?

«Этот день, — думает Малин, — не для живых».

Линчёпинг парализован. Расплывчатые очертания улиц как бы висят над землей, а дома с запотевшими окнами кажутся слепыми.

Вчера вечером у людей даже не хватило сил добраться до «Клоетта-центра», чтобы посмотреть игру ЛХК.[2]На стадионе присутствовала всего пара тысяч зрителей, хотя обычно в таких случаях трибуны забиты до отказа.

«Интересно, как дела у Мартина?» — думает Малин.

Мартин — сын ее коллеги Зака, так сказать, продукт собственного производства, бомбардир с видами на национальную сборную и профессиональную карьеру. Сама она не особенно интересуется хоккеем, но, когда живешь в таком городе, как Линчёпинг, совершенно избежать страстей на льду не получится.

На улицах едва ли можно насчитать несколько человек.

Бюро путешествий на углу улицы Святого Лаврентия и Хамнгатан дразнит рекламой туров, один экзотичнее другого. Солнце, пляжи, неправдоподобно синее небо — словно виды какой-то другой планеты. Одинокая мамаша борется с двухместной коляской возле Эстгётабанка; дети похожи на черные кульки, безличные и безвольные, сильные и в то же время бесконечно уязвимые. Женщина скользит на льду, присыпанном снежной пудрой, спотыкается, но движется вперед, как будто не может иначе.

Черт бы подрал эту зиму!

«Плайя де ля Арена», сразу к северу от «Плайя де лас Америкас»,[3]— об этом говорил Малин отец, когда несколько лет назад объяснял, почему покупает трехкомнатное бунгало в округе для пенсионеров на острове Тенерифе.

Как они там сейчас?

Горячий кофе разливается в желудке.

Наверное, еще спят, а когда проснутся, будет тепло и солнечно. А здесь царит мороз.

Стоит ли будить Туве? Тринадцатилетним надо спать дольше, желательно круглые сутки, если есть возможность. А такой зимой, как эта, лучше залечь на несколько месяцев в спячку и вообще не выходить наружу, чтобы потом проснуться отдохнувшим, по другую сторону температурной шкалы.

Туве должна спать. Ее долговязому телу, сильно выросшему за последнее время, нужен отдых.

Первый урок начнется не раньше девяти. Малин ясно видит, как дочь с усилием поднимается в полдевятого, шатаясь, идет в ванную, принимает душ, одевается. Она никогда не красится. Потом Малин представляет, как девочка, несмотря на все увещевания, пренебрегает завтраком, и думает, что, может быть, стоит попробовать новую тактику. «Завтрак вреден для тебя, Туве. Все, что угодно, — только не завтрак!»

Малин допивает кофе.

Если Туве все же встает пораньше, то лишь для того, чтобы на свежую голову почитать одну из тех книг, которые глотает с почти маниакальной одержимостью. Для своих лет у нее довольно развитый вкус. Кто в тринадцать лет, кроме Туве, сейчас читает Джейн Остин? Но с другой стороны, она не совсем такая, как обычные подростки, ей не нужно прилагать усилия, чтобы быть в классе первой. Возможно, было бы все-таки лучше, если бы ей приходилось напрягаться, преодолевать испытания?

Уже пора, и Малин спешит, чтобы не пропустить те полчаса между шестью сорока пятью и семью пятнадцатью, когда в здании полицейского участка почти никогда никого не бывает и она может без помех подготовиться к работе.

В ванной она снимает халат и бросает на желтый линолеум.

Зеркало на стене слегка наклонено, так что отражение ее тела, ростом сто семьдесят сантиметров, выглядит немного сплющенным. Тем не менее она кажется довольно стройной, подтянутой и энергичной, готовой к встрече с любыми возможными неприятностями. Малин уже приходилось сталкиваться с разной дрянью: она давала отпор, становясь от этого сильнее, и шла дальше.

«Неплохо для тридцати трех лет, — думает Малин и чувствует уверенность в своих силах. — Я смогу справиться с чем угодно». Но тут же добавляет с сомнением, рожденным из знания жизни: «Однако в итоге я так никуда и не приду, останусь при своем. И в этом моя ошибка, моя собственная».

Тело.

Она сосредотачивает внимание на нем: хлопает себя по животу, нажимает на ребра, так что маленькие груди поднимаются, смотрит на свои соски, вставшие почти горизонтально, и вдруг спохватывается.

Быстро наклоняется и подбирает халат; сушит феном светлые волосы, позволяя им свободно лечь на четко и в то же время мягко очерченные скулы, на лоб над прямыми бровями, которые, как ей известно, подчеркивают васильковый цвет глаз. Малин надувает губы: может, им следовало бы быть несколько полнее? Хотя, вероятно, это смотрелось бы довольно странно при ее маленьком, слегка вздернутом носе.

В спальне она надевает джинсы, белую блузу и грубый вязаный джемпер черного цвета.

У зеркала в прихожей поправляет волосы, думая о том, что наверняка никто не видит морщин на лбу, потом обувается в ботинки от «Катерпиллар».[4]

Ведь неизвестно, что ей предстоит. Может быть, придется выехать куда-нибудь за город. В объемной черной куртке на искусственном меху, купленной в «Стадиуме»,[5]в торговом центре в Торнбю,[6]за восемьсот семьдесят пять крон, Малин чувствует себя ревматическим дедушкой-одуванчиком, неуклюжим и медлительным.

Ничего не забыла?

Мобильник и кошелек в кармане. Пистолет! Этот ее неотвязный спутник остался висеть в кобуре на спинке стула возле неприбранной кровати.

На матрасе могли бы уместиться двое, и еще хватило бы простора для сна и для чувства одиночества в самое мрачное время. Но как справиться с кем-то еще тому, кто частенько не может справиться с самим собой?

На столике возле кровати — фотография Янне. Каждый раз Малин старается убедить себя, что снимок стоит здесь ради Туве.

На фото Янне загорелый, улыбающийся, но изумрудные глаза смотрят серьезно. Над ним ясное небо, рядом покачивается на ветру пальма, а сзади, должно быть, джунгли. На Янне голубой шлем ООН и камуфляжная хлопковая куртка со значком спасательной службы; он как будто хочет обернуться, посмотреть, не подбирается ли к нему хищник из густых зарослей.

Руанда.

Кигали.

Он рассказывал, как псы пожирали еще живых людей.

Янне все странствует и странствует. Снова и снова он отправляется куда-то добровольцем — такова, по крайней мере, официальная версия.