Сам Беринг имел в виду матроса Луцкого, которого товарищи уважали за спокойную надежность, мужество и легкий в общении характер, но разве годится бесшабашный сорвиголова Алексей для такого важного дела? Комиссар же знала, что Ярузинский не только решительный и отважный боец, но и, когда требует ситуация, может быть практичным и осмотрительным. Уступать Берингу Мария Сергеевна не собиралась, настаивая на том, чтобы дозорный разъезд сформировали из товарищей Алексея. Да, они отчаянные, зато идеально подойдут для рискованных заданий, дружны между собой — тоже польза для общего дела. Дар убеждения не подвел — Мария добилась своего. И расчеты ее не обманули, хотя первое время ее подопечным пришлось нелегко.

Морякам пришлось осваивать верховую езду, а это оказалось для них мудреной задачей. Мобилизованные казаки, глумливо ухмыляясь, обучали матросов, начиная с азов. Пользуясь возможностью безнаказанно досадить флотским, не упускали случая поиздеваться над новичками. Те, стиснув зубы, отмалчивались: без конца седлали и расседлывали коней, тряслись в седлах, словно мешки с овсом, разворачивались под грозные окрики учителей и снова трогались с места.

Почувствовав себя командиром, Алексей упражнялся прилежнее всех. Весь в поту, не давая пощады ни себе, ни своему наставнику, смуглому парню с костлявой грудью, он кружил по двору, то пробуя картинно взлететь в седло — и срываясь, — то, рискуя сломать ноги, пытался соскакивать с коня.

На удивление легко давалась выездка богатырю Дмитрию, которого друзья называли Митяем: тот провел детство у родственников, в кубанской станице. Грузный, он и при своем изрядном весе гарцевал задорно и непринужденно, а пешим перемещался легко и бесшумно, словно огромный кот.

* * *

В октябре 1918-го при переходе к хутору Крылёво шальные казаки знаменитой сотни Черновцова налетели на отставший обоз, изрубив раненых матросов. Те отстреливались до последнего, но не спас даже приписанный к обозу пулеметчик.

Кусая губы и отворачиваясь, чтобы скрыть предательские слезы, хоронили матросы товарищей; сестры милосердия и санитарки плакали. Дали последний салют. Комиссар не упустила случая произнести траурную речь, призывая товарищей так же — до последнего — защищать интересы революции. На заседании партячейки обсудили создавшееся положение и решили назначить новых обозных — из легкораненых.

На ночевку расположились в чистом поле, в стогах сена; развели костры, уселись вокруг. Алексей подошел к костру, возле которого грелась и разговаривала с матросами комиссар. Выбрав место поближе, он стронул с лежавшего на земле бревна сидевшего там Рябого:

— Ну-ка, брат, двинься, пожалуй…

Тот покосился на комиссара и нехотя уступил свое место.

— А-а, Алеша! Греться к нам? — Комиссар не стала скрывать радости. — Не согреешь ли нас песней? Приуныли товарищи.

Кто-то невесело заметил:

— Приуноешь тут…

— Ну что ж, можно… — будто нехотя, отозвался Алексей, потянув на колени потертую гармонь.

Сначала он прошелся по клавишам, а потом вдруг на удивление виртуозно выдал «Дунайские волны». Романтичная мелодия словно уносила всех в счастливые времена: от войны, смерти, походных тягостей. Склонив головы, отрешенно сидели матросы; заслышав музыку, стали подтягиваться и товарищи от других костров. Алексея снова и снова заставляли играть — то вальсы, то романсы, то народные песни, подпевали, как умели, не отпускали гармониста, глядя на него требовательными, умоляющими и преданными глазами. Шутили, подталкивали друг друга — и опять подпевали. Комиссар улыбалась: настроение бойцов поднялось. Веселье могло бы продолжаться до утра, но Алексей, перехватив многозначительный взгляд Марии Сергеевны, оборвал песню и, хлопнув ладонью по гармони, заявил:

— Ну все, братва, — баста: на боковую пора!

Не обращая внимания на возмущенные требования публики, он решительно снял гармонь с коленей и аккуратно положил рядом с собой. Недовольные моряки еще поторговались, но, встретив бесповоротный отказ, нехотя стали расходиться каждый к своему костру; многие прямиком направились к стогам — устраиваться на ночлег. Комиссар тоже поднялась. Алексей тут же увязался за ней:

— Вечер отличный… Пройдемся?

Все еще находясь под очарованием музыки, Мария, немного поколебавшись, кивнула. Не спеша, они прошлись по скошенному лугу, переговариваясь и выдыхая пар в сизый воздух. Алексей предложил продрогшей Марии Сергеевне бушлат; та, привыкнув к предупредительному отношению моряков, спокойно подставила плечи. Бушлат, теплый и огромный, укрыл комиссара вместе с надетой поверх шерстяной кофты кожанкой.

Непроизвольно они уходили подальше от тех, кто мог бы их услышать. Им было о чем поговорить — обсуждали тот злополучный бой, когда Мария попала в плен к немцам, ее спасение — Алексей, умаляя свою роль, вспоминал, как своевременно подоспели на выручку к морякам два батальона. Вспомнили погибших, вздохнули. Затем разговор зашел о «старой жизни», и тут комиссар, по большей части, молчала, изредка задавая вопросы; Алексей же рассказывал о том, как жил до революции, — об отрочестве, учебе в церковно-приходской школе в Седлецкой губернии на территории Царства Польского, о последующем переезде семьи в Россию и своей службе на Тихом океане. Мария Сергеевна с интересом слушала, иногда украдкой поглядывала на моряка, любуясь его античным профилем. Будто невзначай, спросила о невесте. Отведя глаза, Алексей замял разговор и попросил рассказать о Петербурге. Но ее рассказ о столице неизменно сводился к описанию политической ситуации, поэтому Алексей, заскучав, перевел разговор на другое. А затем, словно ненароком приблизившись, вдруг притянул ее к себе и повелительно поцеловал в губы. На мгновение Мария подчинилась его властному объятию, но тут же высвободилась — спокойным голосом поблагодарила за компанию, велев впредь не настаивать на совместных прогулках. Алексей пытался протестовать, что-то объясняя. Но комиссар повернула назад, бросив на ходу:

— И вот что: проводи-ка меня обратно… кавалер. Спать пора: подъем завтра ранний.

Нехотя повинуясь, матрос последовал за ней. Комиссар направилась к обозному тарантасу с приготовленными ворохами сена: там дежурил часовой. Обернувшись на прощание и возвращая бушлат, Мария Сергеевна глянула на удрученное лицо матроса и пояснила нарочито строго:

— Не время сейчас, Алексей, не нужно.

И, еще раз пристально посмотрев в его пылающие глаза, улыбнулась и неожиданно ласково проговорила:

— Спокойной ночи… Алеша.

Алексей было рванулся к ней, но Мария остановила его непреклонным жестом и забралась в тарантас — устраиваться на ночлег.

После утреннего построения и краткой пламенной речи комиссара полк выступил в длительный переход в направлении Екатеринодара. Стоя в общей колонне, Алексей жадно искал взглядом невысокую фигуру женщины, а когда увидел, недовольно поморщился — неизменно учтивый Беринг галантно подал ей руку, помогая подняться в тарантас, и устроился рядом. Матросы двинулись колонной, шли молча, многие во власти недобрых предчувствий. Какие еще испытания им предстоят? Кому из них посчастливится выйти живым из следующего боя?