подсчитывал, тебе лучше знать, ты ученый, — сказал в сердцах сосед. — Обидно, Ваня, что отмахнулся ты от народной мудрости, не веришь тому, что земледелец проверил, как говорят, на своем горбу. Вот ты говорил: если посеять поздно, после «провокации» овсюга, под летний дождичек, — наверняка быть урожаю. А если дождя не будет, тогда как? Вот и получается: прошел дождичек — герой, а нет — мокрая курица. Нет, ты получи хлебушко при любых погодных условиях, особенно при засухе, — вот тогда молодец, и награды получай, не жалко…

Долго еще мы разбирали с Сергеем Петровичем все возможные приемы агротехники, спорили и в конце концов поругались. На прощанье он так разошелся, что обозвал меня… овсюгом. Короче — злостным сорняком.

— Вот как… — Иван Захарович умолк, закуривая папиросу. — А весна, действительно, выдалась холодная, затяжная. Лето — на редкость знойное. В мае я каждый день чуть свет как ошалелый мчался в Сухой лог с надеждой увидеть всходы овсюга. И часто, представляешь, у себя на пашне встречал Истомина. Он лишь спросит: «Ждешь?» Я отвечу: «Жду». На этом и кончался наш разговор. Короче, пшеницу посеяли в Сухом логу только в конце мая…

Иван Захарович подошел к столу, выпил стакан воды, задумался. «Да, переживает», — подумал я и, чтобы нарушить томительное молчание, спросил:

— Ну, и что дальше?

— Да что дальше… Так, собрали немного щуплого, недозревшего зерна и увезли на свиноводческую ферму. А «картинка» получилась такая: у «России» — пшеница стеной. (И это при засухе!). А у нас — не хлеб, а одна «провокация». Шестьсот центнеров семян ухлопали, да сколько трудов понапрасну на ветер пустили. Вот и суди — преступник председатель или нет…

В кабинете повисла тишина. Мы оба задумались об одном и том же. Да… Неприятная история…

Вдруг дверь с шумом отворилась и на пороге вырос Сергей Петрович Истомин. Вот уж истинно, легок на помине. Было это так неожиданно и кстати, что мы с Иваном Захаровичем молча и недоуменно уставились на него. Сосед был в полушубке, в валенках с отворотами, в шапке-ушанке. В руках кнут. На полных щеках румянец. Он начал прямо с места в карьер:

— Скажи-ка, сосед, ты бываешь в Сухом логу? Весной, помнится, частенько туда заглядывал!

— Да что там делать сейчас… — тихо ответил смущенный Мартынов.

— Поехали, посмотрим! — пригласил Истомин.

…Вороной жеребец, запряженный в легкие сани, стрелой вылетел за околицу и, отфыркиваясь, помчался навстречу ветру. Вскоре показалась белоснежная гладь Сухого лога. На массиве колхоза «Красный уралец» лежал тонкий слой снега.

На стороне колхоза«Россия» два гусеничных трактора «утюжили» снежную гладь.

— По второму разу пошли, — пояснил Петрович, — а вон там, за поворотом, машины идут. Это комсомольцы перегной везут. Нынче в Сухом логу кукурузу будем сеять, место для нее самое подходящее. Вот хлопцы и стараются: снег задерживают, перегной возят. Они и попросили съездить к тебе, сказать по-дружески пару крепких слов. Видно, горько смотреть ребятам на обнаженную землю соседей. Вон, полюбуйся сам…

Иван Захарович растерянно смотрел, как степной ветер стремительно нес драгоценную снежную пыль по полю и сбрасывал ее в овраг. Заметил и другое: на землях соседей тот же ветер оказался бессильным растрепать толстое снежное покрывало. Знал, конечно, Иван Захарович, что давно пора в Сухом логу начать снегозадержание, вывозить перегной, но медлил. Без всяких на то оснований…

Домой возвращались уже к вечеру. Всю дорогу молчал Иван Захарович. Ни слова не сказал Сергею Петровичу Истомину. Только на прощание руку пожал ему крепче, чем обычно.

СПЛОШНАЯ ЗАГАДКА

За околицей села Казанцево, где широкий тракт круто поворачивает вправо, стояла пожилая женщина. На ней была дубленая шуба, пуховая шаль, черные валенки с галошами. В одной руке держала сверток, туго перевязанный сатиновым платком, а другой сжимала дубовый, почерневший от времени батожок.

Солнце скрылось за горизонтом. Золотистая степь, что тянется сразу за селом, потускнела. Женщина поправила шаль, глубоко вздохнула. В это время на тракт выскочил грузовик. Женщина помахала батожком. Грузовик остановился. Из кузова проворно вылез коренастый, чернобровый мужчина средних лет. Одет он был в драповое черное пальто с каракулевым воротником, кожаную шапку.

— Куда на ночь глядя? — спросил он.

— В город, внучку навестить…

— Садитесь в кабину, а приятеля заберу в кузов.

— Там не продохнуть, на воздухе-то лучше.

— Ну тогда полезли, давайте помогу.

В кузове лежал какой-то груз, прикрытый брезентом.

Возле кабины под тулупом — охапка сена. Заднее окошко кабины было разбито. Женщина села к окошку спиной, мужчина — боком.

— Трогай, — сказал чернобровый шоферу. — А что сосед, спит?

— Вроде бы.

Старый грузовик покатил по широкому тракту.

— Чьи будете?

— Ботова я, Варвара Семеновна. А ты чей?

— Иванов.

— В городе работаешь?

— В городе.

— В райкоме, чай?

— Угадали. Видно, знаете меня?

— Знать не знаю, но где-то довелось встречаться.

Несколько минут ехали молча. Иванов что-то мурлыкал под нос, а Ботова искоса поглядывала на попутчика. Женщина она была словоохотливая и любознательная.

Но разговор начал Иванов:

— Давно в Казанцеве живете?

— Там родилась. Там и помирать буду.

— Ну, как жизнь в колхозе? Как председатель, знаете его?

— Как не знать, поди, голова всей артели.

— Ну?

Варвара Семеновна ответила не сразу. Пристально взглянула на круглые, чисто выбритые щеки, на черные, лохматые брови Иванова и как-то неопределенно ответила:

— Кто его знает…

В кабине раздался глухой кашель. Иванов что-то буркнул в окошечко и, обращаясь к Ботовой, громко сказал:

— Видно, плохой председатель, если сказать о нем нечего.

— Могу рассказать, — недовольно проговорила Варвара Семеновна, — да ни к чему, поди начальство в районе и без меня знает, не раз его вызывали.

— Вызывать-то вызывали, да неплохо и вас послушать. Женщины — народ дотошный, все знают, все видят.

«Хитер», — подумала Ботова. Но, польщенная, стала рассказывать:

— Городской он, в больших начальниках ходил, все было: квартира хорошая, дача с фруктовым садом, автомобиль что ни есть новейший. А вот не пожалел, все бросил и добровольно приехал в деревню. Поселился Прохор Иванович у одинокой бабки Кузнечихи, а вскоре жену и двух детишек привез. Жена, Валентина Петровна, чистая красавица, образованная. На другой день вышла на крыльцо и долго-долго смотрела в сторону города, а у самой слезы по щеке. Видно, сердце тоской сдавило… Да ничего, скоро обжилась. Без дела сидеть не стала. Учительница она. И вот однажды Кузнечиха выслушала, как Валентина Петровна сказала мужу: «Ежели ты, Проша, партийный человек, не выведешь отсталое хозяйство на твердую дорогу, грош тебе цена». Ей-богу, так и сказала. А он смеется. Странный у него характер… На что мой Наумыч