полное тело рухнуло на пол. Раздался звон разбитой посуды, все повыскакивали из-за стола. Антон спокойно положил руки на вздрагивающие плечи жены, тихо сказал:

— Пойдем, мать, домой.

На улице хозяин дома — пожилой, широкогрудый Прохор Свиридов укоризненно сказал:

— За что ты его?

Антон возбужденно заговорил:

— Честного человека оклеветал! И чего только не наплел. И хапуга-то он, и двурушник, словом, вражина. Так стало противно — ну, прямо, мочи нет. И раз, и два просил: замолчи! Не послушал…

— А кто этот честный человек?

Антон помолчал. Потом наклонился к Свиридову, сказал на ухо.

— Да ну?

— Точно, врать не буду.

Свиридов покачал головой:

— И все же зря погорячился. Боком тебе выйдет такое ухарство!

2

…В открытые настежь окна вместе с густыми сумерками врывался прохладный ветер запоздалой весны. Но Антону было невыносимо душно. Низко склонив голову, тронутую на висках серебром, он с тревогой прислушивался к тому, как волной катится неугомонный людской говор.

Антон несколько раз собирался взглянуть в переполненный зал, посмотреть, кто из односельчан пришел слушать горькую правду о его позоре, но не мог. Не хватало мужества. За десять лет работы бригадир Нефедов немало сделал для родного колхоза. Его ценили за труд, уважали за прямой и твердый характер. И вот он на открытом партийном собрании держит ответ перед народом за свой проступок.

Собрание открыл Сергей Петрович Гришин, коммунист с дореволюционным стажем. В прошлом первый председатель колхоза «Заря коммунизма», а теперь — освобожденный секретарь парткома.

— Скажите, товарищ Нефедов, за что вы ударили Кишкина? — после вступительного слова спросил председатель собрания.

— Какой он нам товарищ, гусь лапчатый ему товарищ, — неожиданно бросил реплику ветфельдшер Луганков.

В зале зашумели.

— Чуть было человека не убил, а его навеличивают товарищем, — не унимался Луганков. — Ишь, хитер, ордена нацепил, чтобы смягчили наказание. Не выйдет!

— А ты, Луганков, награды не тронь, не тобой даны, — строго сказал колхозный сторож дед Игнат.

— Разделал тебя Нефедов на районном совещании, так ты и мстишь ему за это. Так что ли, Луганков? — спросил Свиридов.

— Нефедов совершил преступление и должен понести суровое наказание, — с раздражением прокричал Луганков.

Нефедов молчал, опустив голову. В зале стояла до того гнетущая тишина, что Свиридов не вытерпел, крикнул:

— Да не выматывай душу, говори.

И все почему-то облегченно вздохнули. Послышались возгласы:

— Говори, Антон Васильевич.

Антон внимательно посмотрел в зал. Он знал всех, и все знали его.

— Товарищи, виноват… — чуть слышно прошептал Нефедов.

— Громче, громче говори! Ничего не слышно, — пронеслись по залу нетерпеливые голоса.

— Виноват, говорю, опозорился так, что хоть головой в омут. Ударил Кишкина сознательно, был в своем уме, все понимал. Оклеветал Семен хорошего человека, за это и стукнул его. Готов понести наказание.

Нефедов сел на скамью. Стал трепать новую кепку. Все смотрели на него. Первый нарушил молчание Гришин.

— Скажи, кого оклеветал Кишкин? Скрывать тут нечего, все свои.

Нефедов упорно молчал. В зале опять установилась гнетущая тишина.

«Сказать или не сказать? — мучился Свиридов в это время. — ведь слово дал Антону. Нехорошо получится…» Посмотрел на плотно сжатые губы Антона и решил промолчать.

— Говори, чего тянешь! — снова обратился к Антону Гришин.

Тот встал, посмотрел прямо в лицо ему и глухо, но твердо произнес:

— Я все сказал.

В зале прокатился гул негодования. Председатель с трудом успокоил людей.

— Ну, пеняй на себя! Пойми, никто не простит тебе такую хулиганскую выходку!

Под гул одобрения он внес предложение послушать пострадавшего Кишкина.

Но Семена в зале не оказалось. Его голосистая жена Екатерина растерянно сказала, что муж заболел, дома лежит.

— Да я Семена час назад видел, на горбу полвоза дров тащил, — заметил под общий смех тракторист Самсонов.

Собрание объявило Нефедову строгий выговор с предупреждением, предложило правлению артели снять его с должности бригадира и направить работать в колхозный гараж к Свиридову.

3

— Все, мать! Последний раз опохмелюсь, а завтра на работу, — глухо бормотал Антон. А сам думал: «Легко сказать, а каково это: десять лет подряд был бригадиром, а теперь иди в гараж к Свиридову. Мужик он крутой, чуть промахнешься — так прижмет…»

Уже несколько дней сидел Антон дома, глушил водку. Красивое до этого лицо его стало обрюзглым, помятым.

Однажды утром к Нефедовым зашел Гришин. Увидев его во дворе, Антон глянул на себя в зеркало, покачал головой, с досадой плюнул и пошел встречать гостя.

…На другой день Антон не один раз прошелся возле продуктового магазина, то и дело оглядываясь по сторонам. Варя стояла за углом дома и с волнением наблюдала за ним: «Не выдержит пожалуй». И вдруг облегченно вздохнула: Антон, зло махнув рукой, быстро направился на другую улицу, к колхозному гаражу.

— Очухался? Пора, брат, и совесть знать. Поедешь в Карагайку грузить лес, — строго сказал Свиридов. Он снял с себя новый комбинезон. — На! Свое барахло давай мне.

Вернулся Нефедов поздно вечером. Разгрузил лес. Только собрался домой, как подошел Свиридов.

— Сгоняй в город, наряд на комбикорма пропадает, — сказал завгар. — Был у председателя, просил грузчика, а он говорит: «Где я найду, ищи сам». Выручи!

— Ловок! Ну ладно, только перекушу сначала.

Свиридов проворно сбегал в гараж, принес сверток, сунул в руки Нефедову.

— Возьми, сыну приготовил, а он еще не вернулся. Дорогой перекусишь.

И потекли у Антона Нефедова дни — один жарче другого. Он безропотно выполнял любую работу. Заболел молотобоец в кузнице — Нефедов стал на его место. Поедут машины за срочным грузом, в ночь ли, в непогоду, — грузчиком едет Антон. А когда в колхоз пришли два новых самосвала, Нефедов попросил Свиридова поставить его шофером.

— Хороша машина, — восхитился Свиридов и добавил: — Посадил бы тебя на самосвал, да боюсь — подведешь.

— Не подведу.

4

В «Заре коммунизма» уродились на редкость сильные хлеба. Выйдешь за околицу, проедешь узкую ленту березовых колков, и взору откроется чудная картина. В голубой дымке хлебному раздолью, кажется, нет ни конца, ни края.

По левой стороне пшеничного поля проселочная дорога. Мчится по ней новый самосвал. Возле поворота, где дорога ныряет в небольшую балку, машина остановилась. Из кабины выпрыгнул широкоплечий шофер. Взял в руки один, другой колос, набрал пучок колосьев и посмотрел, как бегут, догоняя друг друга волны пшеницы. Затем вскочил в машину и помчался еще быстрее. Через несколько минут Антон Нефедов был уже в правлении. Тряся крупные колосья пшеницы, сказал председателю колхоза:

— Пора косить! Ждать больше нельзя, пойдут дожди — поляжет хлеб…

И началась жатва. Днем Нефедов отвозил зерно от комбайнов на ток, а ночью, загрузив самосвал пшеницей, мчался в город на элеватор.

«Устал, не высыпается», — думал, глядя на