Где

Города

Повешены

И в петле облака застыли башен кривые

    Выи

Иду один рыдать что перекрестком

   Распяты

    Городо

     вые…

но вот странно «иду рыдать»

  Зачем же отчего?

что другие от него рыдают – ну это понятно,

а отчего-же рыдать апашу?

ах, значит вы не знаете этого грубого, примитивно грубого существа!

апаш дерзок и циничен но в той же мере и чувствителен (сантиментален)

ведь заметил же кто то «что набожнее всего эти женщины»

Господа! да разве это можно?

Даже переулки засучили рукава для драки

А тоска моя растет непонятно и тревожно

Как слеза на морде у плачущей собаки

(Трагедия «В. Маяковский»)

переход от ножа к слезам у хулигана дело обыкновенное

и это не истерика и не безумие, не

то что случилось с людьми «утонченной» мозговой кашицы – Ницше, Гаршиным и др.

нет, он только апаш, он зарыдал оттого что его чувства еще сохранили первобытную восприимчивость!

и он дурит он пугает когда изображает безумие

в этом то наше (я говорю о будетлянах, т. наз. «кубо футуристах») спасение!

безумие нас не коснется хотя, как имитаторы безумия, мы перещеголяем и Достоевского и Ницше!

хотя мы знаем безумие лучше их и заглядывали в него глубже певцов полуночи и хаоса!

ибо Хаос в нас и он нам не страшен!..

Так проходит «апаш трагик» закрывая своей желтой Кофтой всю Россию и не один критик «пожелтел» при ее появлении

и тоска современного дикаря больше и глубже Надсона.

Солнце

Отец мой сжалься ж

  хоть ты и не мучай

Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою большой

Это не душа моя клочьями порванной тучи

В выжженном небе на ржавом кресте колокольни

  Время

Хоть ты хромой богомаз лик намалюй мой

В божницу уродца века

Я ж одинок как последний глаз

    У идущего к слепым

    Человека.

(«Дохлая Луна» 1913 г.)

сильный человек так часто надрывается и вот он бредит изнеможженный:

От усталости

Земля, дай исцелую твою лысеющую голову

Лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот

Дымом волос над пожарами глаз из олова

Дай обовью я впалые груди болот

Ты нас двое ораненных загнанных ланями

Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней

Дым из за дома гонит нас длинными дланями

Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.

Сестра в богадельнях идущих веков

Может быть мать мне сыщется

Бросил я ей окрававленный песнями рог

Квакая скачет по полю канава зеленая сыщица

Нас заневолить веревками грязных дорог…

И тут понятны и особенно остры его воспоминания о матери воплотившейся в руки золотых солнц реклам и бас звучит особенно грустно на «Невском мира».

О моей маме

У меня есть мама на васильковых обоях

А я гуляю в пестрых павах

Вихрастые ромашки шагом

Меряя мучу

Заиграет вечер на Гобоях рисавых

Подхожу к окошку веря я

Что опять увижу севшую

  На дом тучу

А у мамы больной пробегают народа шорохи

От кровати до угла пустого

Мама знает что это мысли сумасшедшей ворохи

Вылезают из за крыш завода Шустова

И когда мой лоб венчанный шляпой фетровой

Окровавит гаснущая рама

Я скажу раздвинув басом ветра вой

  Мама

Если станет жалко мне вазы

  Вашей муки

Сбитой каблуками облачного танца

Кто же приласкает золотые руки

  Вывеской изломанные

У витрин Аванцо…

и не странно ли это:

крыша Шустова стонет о «своей маме»

не урок ли это сыновьей любви?!

всего ужаснее «пьющие одно молоко», а это большое грубое дитя поддается самым простым человечьим слабостям и право Каин не так уж виноват – он не мог перенести предпочтения явно оказываемого братцу…

как супруг Каин наверно был очень внимателен и кроток

(М. м. Г. г., кто поймет над кем из вчерашних мыслителей я издеваюсь? Над какой группой? Или вы думаете будетляне так просты что не сумеют Вас запутать в сети прикрытые видимостью логической безопасности?.. эх вы страусовы перья!)

Да, я говорю совершенно серьезно! апаш немыслим без апашки и вы еще не знаете что любви апаша женщина больше всего верит

Какие клубки, какие противоречия, возмутительные до того, что даже не хочется «голову ломать» из за них!

. . . . . . . . . .

рыжие! хулиганы! пещерные люди!

… – да, дикари!

Ха-ха!

так значит – дикари?

великолепно! – ведь

есть и небоскребы воли

а мы дикари – и воля ли

«заеденного клопом культуры» сравнится

с дикарем?

мы первобытны

и лишь у нас небоскреб пе-рво-бытной воли!

и презрения!

и гордости

и жестокости!

«Хочу быть дерзким» – стонал символист –

  а нас все уже упрекают

  в дерзости!

  Слава им!

  . . . . . . . .

кто то жует и чавкает…

«зеленая женщина! этакой ногой хорошо в зубах ковырять»

«девушки вы любите мое мясо…»

это готтентот выражается о женщине

это апаш который немыслим без апашки

зовет ее, воркует:

Морей неведомых далеким пляжем

  Идет луна

    Жена моя

  Моя любовница рыжеволосая

    За экипажем

  Крикливо тянется любовь созвездий

    Пестрополосая

    Венчается с автомобильным гаражем

Целуется с газетными киосками

А шлейфа млечный путь моргающим пажем

Украшен мишурными блестками

        А я

Нес ложе палимому бровей коромысло

Из глаз колодцев студеные ведра

В шелках озерных ведь ты же висла

Янтарной скрипкой пели бедра

        В кр-

        а я

  Где злоба крыш не кинешь блесткой лесна

В бульварах я тону тоской песков овеян

Ведь это ж дочь твоя моя же песня

  В чулке ажурном

      У кофеен.

Может быть такие длинные излияния красноречивого апаша менее удачны чем остальные его подвиги, быть может смешон апаш влюбленный и тоскующий, он гораздо убедительнее когда рвет и рычит, а не воркует.

Побольше презрения…

До нас люди жили завистью то к жене то к ослу то к звездам и луне солнцу и вольному ветру

и