Миле едва минуло полтора года, когда Мириам снова забеременела. Она уверяла всех, что это чистая случайность. «Теперь вы знаете: таблетки не дают стопроцентной гарантии!» – смеясь, восклицала она в кругу подруг. На самом деле она запланировала эту беременность. Адам стал для нее предлогом оставаться в уютном домашнем гнездышке. Поль не возражал. Он только что получил место помощника звукорежиссера в известной студии, где крутился с утра до вечера, потакая капризам артистов, понятия не имеющих о том, что такое нормированный рабочий день. Мириам, казалось, полностью нашла себя в своем почти животном материнстве. Эта жизнь в коконе, вдали от людей, надежно защищала их от всех напастей.

Но потом время как будто замедлилось, и идеальный семейный механизм засбоил. Родители Поля, которые помогали им с момента рождения внучки, теперь все больше времени проводили в своем загородном доме, где затеяли масштабный ремонт. За месяц до вторых родов Мириам они отправились в трехнедельную поездку по Азии, предупредив Поля в самый последний момент. Тот разобиделся и в сердцах жаловался Мириам на их эгоизм и легкомыслие. Однако Мириам почувствовала облегчение. Она терпеть не могла присутствия Сильви. Советы свекрови она выслушивала с улыбкой и только кривилась, когда та лезла в холодильник и критиковала качество хранящихся в нем продуктов. Сама Сильви покупала салат исключительно в магазине биопродуктов. Она готовила еду для Милы, но превращала кухню в настоящий свинарник. Они с Мириам никогда ни в чем не соглашались, и в доме царила гнетущая атмосфера, каждую минуту грозящая разразиться скандалом. В конце концов Мириам сказала Полю: «Оставь своих стариков в покое. Они наконец свободны и имеют право наслаждаться жизнью».

Однако она недооценила тяжести свалившихся на нее забот. С двумя детьми все сразу усложнилось – и походы в магазин, и купание, и посещение врача, и уборка. Счета росли как снежный ком. Мириам мрачнела с каждым днем. Постепенно она стала ненавидеть прогулки в парке. Зимние дни тянулись бесконечно. Капризы Милы ее раздражали, первые словечки Адама оставляли равнодушной. Ей все чаще хотелось хоть куда-нибудь пойти одной, и она готова была взвыть от отчаяния посреди улицы. «Они меня заживо похоронят», – порой говорила она себе.

Она стала завидовать мужу. Вечером она дождаться не могла, когда он вернется с работы, чтобы обрушить на него жалобы на вечно хнычущих детей, крохотную квартиру и отсутствие хоть какого-то просвета. Она могла чуть ли не час изливать ему душу. Если он в ответ пересказывал очередную эпопею с записью хип-хопгруппы, она бросала ему: «Везет тебе!» – «Нет, это тебе везет, – не соглашался Поль. – Я тоже хотел бы видеть, как они растут». В этой игре победителей не бывает.

Ночью Поль спал рядом с ней глубоким сном человека, который весь день пахал и заслужил полноценный отдых. Мириам мучилась бессонницей, во власти злости и запоздалых сожалений. Она думала о том, чего ей стоило закончить учебу, несмотря на нехватку денег и отсутствие родительской помощи, вспоминала, какую радость испытала, когда ее приняли в коллегию адвокатов и она впервые облачилась в адвокатскую мантию – Поль тогда сфотографировал ее перед дверями их дома, гордую, с широкой улыбкой.

Многие месяцы Мириам старательно делала вид, что справляется с ситуацией. Даже Полю она не смела признаться, до чего ей стыдно. Что она обмирает от мысли о том, что ей не о чем говорить с другими людьми, кроме как о детских проделках да нелепых диалогах, подслушанных в супермаркете. Она отклоняла приглашения друзей поужинать в ресторане и даже не подходила к телефону, когда ей звонили. Особенно ее пугали женщины – именно они способны на особую жестокость. Тех из них, кто притворялся, что восхищается ею, а то и завидует ей, она готова была придушить голыми руками. Ее выводило из себя, что они жалуются на работу, из-за которой почти не видят своих детей. Но больше всего она боялась разговоров с незнакомыми: когда на невинный вопрос, кем она работает, она отвечала, что она домохозяйка, человек мгновенно терял к ней всякий интерес.

* * *

Однажды, возвращаясь из «Монопри» на бульваре Сен-Дени, она вдруг заметила, что нечаянно украла детские носочки: бросила их в коляску и забыла оплатить. Она еще не добралась до дома и вполне могла вернуться в магазин, но не сделала этого. Полю она не сказала ни слова. Случай был пустяковый, но он не шел у нее из головы. С тех пор, захаживая в «Монопри», она регулярно прятала в коляске сына то флакон шампуня, то банку крема, то тюбик губной помады, хотя твердо знала, что никогда не будет ею пользоваться. Она понимала, что, если ее схватят за руку, она изобразит задерганную мамашу и, разумеется, все поверят, что она не нарочно. Эти бессмысленные кражи вводили ее в подобие транса. Выйдя из магазина, она смеялась про себя, словно сумела обхитрить весь мир.

* * *

Случайную встречу с Паскалем она восприняла как знак свыше. Сокурсник с юридического не сразу узнал ее – она была в растянутых штанах, стоптанных сапогах, с пучком на немытой голове. Она стояла возле карусели, с которой не желала слезать Мила, и повторяла: «Всё, последний круг», а дочка, вцепившись в свою лошадку, раз за разом проезжала мимо и махала ей ручкой. Подняв глаза, Мириам увидела Паскаля – он улыбался, широко разведя в стороны руки, мол, какой приятный сюрприз! Она улыбнулась ему в ответ, одновременно возясь с коляской. Паскаль спешил на деловую встречу, но, к счастью, она должна была состояться в двух шагах от дома Мириам.

– Я как раз собиралась домой, – предложила она. – Проводишь нас?

Она подхватила Милу, которая протестующе вопила и вырывалась. Мириам с трудом удавалось сохранять на лице улыбку, делая вид, что все в порядке. Все это время она со стыдом думала о том, что под пальто у нее старый свитер и что Паскаль наверняка обратил внимание на застиранный воротник. Она судорожно провела руками по вискам, как будто это могло спасти ее посеченные, нечесаные волосы. А Паскаль как будто ничего не замечал. Он рассказывал о юридической конторе, которую открыл вместе с еще двумя сокурсниками, о трудностях и первых успехах, наполнявших его неподдельной радостью. Она буквально впитывала его слова. Мила все не унималась, и Мириам отдала бы что угодно, лишь бы дочка угомонилась. Не сводя с Паскаля глаз, она рылась в карманах и в сумке в поисках пустышки или конфетки, чтобы купить ее молчание.

На детей Паскаль едва взглянул. Он даже не спросил, как их зовут. Даже Адам, спавший в коляске как ангелочек, не вызвал в нем умиления.

– Вот мы и пришли.

Паскаль чмокнул ее в щеку и сказал:

– Я был ужасно рад повидаться!

После чего вошел в здание, захлопнув за собой тяжелую синюю дверь, которая закрылась с таким шумом, что Мириам аж вздрогнула. Она молча взмолилась. Ее охватило отчаяние: она могла бы усесться прямо на тротуаре и зарыдать. Ей хотелось вцепиться Паскалю в ноги, просить его взять ее с собой, дать ей шанс. Домой она вернулась совершенно разбитой. Долго смотрела на мирно игравшую дочку. Потом искупала Адама, постоянно думая о том, что это счастье, тихое, домашнее, камерное, уже не дает ей утешения. Паскаль без сомнения потешался над ней. Возможно, он даже позвонил их общим приятелям по факультету и рассказал, какое жалкое существование ведет Мириам, что она «похожа на чучело» и «думать забыла о карьере».