* * *

Луиза сидела на краешке дивана, вцепившись длинными наманикюренными пальцами в бокал шампанского. Она нервничала, как иностранка или беженка, не понимающая языка, на котором говорят окружающие. Обменивалась с гостями, сидевшими по другую сторону низкого столика, смущенными и благожелательными улыбками. Пили за талант Мириам, за певца, о котором рассказал Поль, – кто-то даже напел одну из его мелодий. Говорили о работе, о терроризме, о ценах на недвижимость. Патрик сообщил, что собирается в отпуск на Шри-Ланку.

Эмма сидела рядом с Луизой и рассказывала о своих детях. Разговор на эту тему Луиза вполне могла поддержать, и Эмма охотно делилась с внимательной слушательницей своими тревогами. «Такое у многих бывает, – повторяла няня, – незачем так волноваться». Эмма, от жалоб которой все всегда отмахивались, позавидовала Мириам – та могла во всем положиться на эту няню с непроницаемым, как у сфинкса, лицом. Эмма была милой женщиной, ее портила только привычка сидеть с постоянно сцепленными руками. За ее улыбкой таилась зависть. А за кокетством – целый букет комплексов.

Эмма жила в Восьмом округе, в той части, где бывшие сквоты превратили в райский уголок. У них был свой небольшой домик, обставленный с таким вкусом, что, попадая в него, посторонний человек чувствовал себя неуютно. Гостиная с обилием безделушек и мягких подушечек не столько располагала к отдыху, сколько требовала от гостя восхищения.

– Районная школа – это просто кошмар. Дети плюются. Идешь мимо и только и слышишь «блин» да «педик». Нет, я не говорю, что в частной школе дети не ругаются. Но они ругаются как-то по-другому, вы согласны? Они хотя бы понимают, при ком можно говорить такие слова, а при ком нельзя. Они понимают, что ругаться нехорошо.

Эмма даже слышала, что некоторые родители привозили детей в эту школу, которая находилась прямо на их улице, на полчаса позже начала занятий, а за рулем сидели в пижаме. А одна мать в хиджабе отказалась пожимать руку директору-мужчине.

– Как это ни печально, но, похоже, мой Один будет единственным белым ребенком в классе. Я знаю, что дезертировать стыдно, но я плохо себе представляю, что стану делать, если в один прекрасный день он придет домой и начнет молиться Аллаху на арабском. – Мириам улыбнулась. – Ты же понимаешь, о чем я?

Все засмеялись и пошли за стол. Поль посадил Эмму рядом с собой. Луиза поспешила на кухню. Ее возвращение с большим блюдом в руках было встречено громкими криками «браво».

– Она покраснела! – воскликнул Поль, пожалуй, слишком громко.

Несколько минут все смотрели только на Луизу.

– Как у нее получается этот соус?.. Добавить имбирь – потрясающая идея!..

Гости нахваливали таланты Луизы, а Поль пустился в рассказ о «нашей няне», говоря о ней в третьем лице, как говорят о детях или глубоких стариках. Он разлил вино, и разговор от предметов приземленных быстро перешел в более высокие сферы. Голоса звучали все громче. Гости тушили окурки прямо в тарелки, в остатки соуса. Никто не заметил, что Луиза удалилась на кухню, где с удвоенным усердием принялась наводить порядок.

Мириам бросала на Поля раздраженные взгляды. Она вроде бы смеялась его шуткам, но на самом деле не выносила, когда муж напивался. Он становился игривым до пошлости и терял чувство реальности. Выпив лишнего, он кого ни попадя зазывал в гости и раздавал обещания, которых не мог сдержать, а то и вовсе откровенно врал. Недовольства жены он не замечал.

– Летом мы возьмем няню с собой в отпуск! Жизнью надо наслаждаться по полной!

Луиза, тащившая на кухню груду тарелок, только улыбнулась.

* * *

На следующее утро Поль проснулся в мятой рубашке, с запекшимися губами. Стоя под душем, он урывками вспоминал вчерашнюю вечеринку. Вспомнил и свое нелепое обещание, и мрачный взгляд жены. Он почувствовал себя идиотом, и у него заранее опустились руки. Он сделал глупость, за которую придется расплачиваться. Или притвориться, что ничего такого не было? Спустить все на тормозах? Он живо представил себе, как над ним будет издеваться Мириам, повторяя его пьяные бредни. Она станет упрекать его за легкомыслие как по отношению к их финансовым ресурсам, так и по отношению к Луизе.

– Она расстроится, но, конечно, ничего не скажет! И все это из-за тебя!

Потом она сунет ему под нос пачку счетов, заставляя вернуться с небес на землю. И заключит:

– Ты всегда такой, когда напьешься.

Но, к его удивлению, Мириам не выглядела сердитой. Лежа на диване в обнимку с Адамом, она улыбнулась Полю с невыразимой нежностью. На ней была слишком большая для нее мужская пижама. Поль присел рядом и, наклонившись, пощекотал ей носом шею. От нее, как всегда, пахло вереском – он обожал этот запах.

– Ты вчера говорил серьезно? Ты правда думаешь, что летом мы можем взять с собой Луизу? – спросила она. – С ума сойти! Впервые в жизни у нас будет настоящий отпуск! Да и Луиза обрадуется: вряд ли у нее на примете есть что-нибудь получше.

* * *

Жара стояла такая, что Луиза оставила окно гостиничного номера открытым. Несмотря на пьяные выкрики и оглушительный скрип тормозов, Адам и Мила крепко спали, сладко посапывая, широко раскинувшись в постели. В Афинах они остановились только на одну ночь, и Луизу ради экономии поместили в один номер с детьми. Вечер они провели весело и спать легли поздно. Адам был просто счастлив, он отплясывал прямо на мощеной афинской улице под одобрительные хлопки местных стариков. Луизе город не понравился; они ходили по нему весь день – под палящим солнцем, не понимая, что дети устали. Она думала о завтрашней поездке на острова и вспоминала рассказанные Мириам детям древние мифы и легенды.

Мириам не умеет рассказывать сказки. У нее противная манера произносить длинные слова по слогам, а в конце каждой фразы спрашивать: «Понятно?» Но Луиза, как усердная школьница, слушала историю Зевса и богини войны Афины. Ей, как и Миле, понравился Эгей, окропивший своей кровью море – то самое Эгейское море, по которому она впервые в жизни поплывет завтра на корабле.

Утром ей пришлось буквально вытаскивать Милу из постели. Луиза одевала ее, а девочка засыпала на ходу. В такси, по дороге в порт Пирей, Луиза вспоминала имена древних богов, но они успели выветриться из ее памяти. Надо было сразу записать их в блокнот с цветочками. Тогда она, оставшись одна, подумала бы о них. У въезда в порт образовалась гигантская пробка, и полицейские пытались регулировать движение. Уже стояла адская жара, и Адам, сидевший у няни на коленях, вспотел. Путь к причалам, откуда корабли отправлялись на острова, указывали огромные светящиеся табло, но Поль не понимал, что на них написано, а потому злился. Водитель развернулся и поехал назад, сокрушенно пожав плечами. По-английски он не понимал. Поль расплатился, они вышли из машины и побежали к своей пристани, волоча чемоданы и толкая коляску с Адамом. Матросы уже поднимали трап, когда увидели на берегу их семейку: взмыленные, растрепанные, они отчаянно махали им руками. Повезло.

Едва они заняли свои места, как дети заснули. Адам сидел на руках у матери, а Мила положила голову Полю на колени. Луизе захотелось посмотреть на море и силуэты островов, и она пошла на палубу. На скамье лежала, вытянувшись на спине, какая-то женщина в раздельном купальнике: узеньких плавках и розовой ленточке, едва прикрывавшей грудь. Луизу удивили не ее светлые, почти белые волосы, сухие, как солома, а ее кожа – с лиловым отливом, вся в бурых пятнах. В некоторых местах – на внутренней стороне бедер, на щеках, под грудью – кожа надулась волдырями, похожими на ожоговые. Женщина лежала неподвижно, как будто с нее заживо содрали кожу, а труп выставили на потеху толпе.