Рис. 10. Вид на церковь Святой Марии (St Mary le Bow), 1680. Деталь гравюры Николаса Йетса по картине Роберта Такера.

Понятие «фланёр» давно превратилось в клише. Хотя сейчас имя Гиса практически забыто, (а ведь в 1842–1848 годах художник жил в Лондоне и успешно сотрудничал с журналом «Панч[44]) художники-импрессионисты в полной мере переняли у него свойственное фланёру отношение к городу и пригородам. Восхищению фигурой фланёра в начале двадцатого века во многом способствовали работы социолога Вальтера Беньямина Das Passagen-werk (название можно приблизительно перевести как «Аркады: проект»), посвященные описанию Парижа девятнадцатого века. Эссе, которым Беньямин предварил свой неоконченный труд «Париж, столица XIX столетия» (Paris, Haupstadt der 19. Jahrhundert) оказало огромное влияние на отношение к французской столице. Высказанное Беньямином мнение, что Париж дал рождение понятию flâneur, было единодушно поддержано современниками. А ведь это утверждение ошибочно. Первым фланёром был вовсе не бодлеровский «страстный прохожий», а «мистер Зритель», неизвестный редактор британского журнала The Spectator («Зритель»), издававшегося Джозефом Эддисоном и Ричардом Стилом в 1711–1712 годах. Этот тип городского прохожего появился в Лондоне после Великого пожара, когда западные районы английской столицы, отстроившись заново, щеголяли новенькими мостовыми, сточными канавками и уличными фонарями. Именно в то время в Лондоне и появились «гуляющие философы», которые ходили по улицам уже не боясь, что их обольют нечистотами из окна или забрызгают грязью из канавы, обчистят уличные воришки или задавит кэб, если кучер не удосужился посмотреть по сторонам.

Подобные усовершенствования городской инфраструктуры происходили в Париже мучительно медленно, к вящему недовольству «господ зрителей» вроде Мерсье и (спустя семьдесят лет) Теофиля Готье. Однако и на их «улице» наконец-то настал праздник.

Процесс бесцельного «фланирования» по улицам как Лондона, так и Парижа, развивался более сложно, чем может показаться на первый взгляд. Сама идея того, что кто-то может прогуляться по городу лишь удовольствия ради показалась бы средневековому горожанину совершенно дикой. Как можно получать удовольствие от вида разбитых дорог, замызганных вывесок кабачков и таверн и переполненных сточных канав? И вообще, зачем ходить пешком, если можно поехать в коляске? А если уж судьба все же заставила выйти на улицу, лучше передвигаться бегом — ведь так гораздо быстрее закончишь дела… И кому, упаси боже, придет в голову получать удовольствие от хождения по магазинам? И вообще, на улице нужно смотреть только под ноги, а то бог знает во что наступишь… Как мы увидим, когда жители Лондона и Парижа все же оторвали глаза от дороги и огляделись по сторонам, они впервые по-настоящему увидели свои города.

Контраст между Лондоном, таким дружелюбным по отношению к пешеходам, и Парижем, где экипаж в прямом смысле «рулил» по улицам, хорошо виден из записок беспристрастных комментаторов конца восемнадцатого века, таких как Луи-Себастьян Мерсье, Ретиф де ла Бретонн[45] и Анри Декрамп[46]. Декрамп в своей книге «Парижанин в Лондоне» посвятил целый раздел объяснениям, как следует ходить по лондонским мостовым. «Некоторые улицы этого города так широки и снабжены такими чистыми и ровными пешеходными дорожками, — с искренним удивлением замечает автор, — что здесь даже можно совершить променад!». Действительно, на центральных лондонских улицах проезжая часть отделялась от тротуаров ограничителями, не позволяющими повозкам и телегам заезжать на них колесами. На гравюре с изображением Чипсайда, относящейся к 1680-м годам, явно виден тротуар, в то время как на эстампе с изображением парижской улицы Кенкампуа 1720 года [рис. 11] пешеходная зона не просматривается.

Рис. 11. Паника на улице Кенкампуа в Париже во время краха фондового рынка. Гравюра неизвестного художника по картине Антуана Юбло. 1720.

Хотя на лондонских улицах грязи тоже хватало, по крайней мере, по современным меркам, они все же были несравненно чище парижских. Чего стоят одни парижские чистильщики (обуви): мальчики и даже взрослые мужчины, стоявшие на мостах и перекрестках со скребками в руках, предлагая прохожим очистить от грязи их обувь. Пресловутая парижская грязь была притчей во языцех в семнадцатом, восемнадцатом и даже начале девятнадцатого века, да и в наши дни прогуливающийся по центральным улицам flâneur должен внимательно смотреть под ноги, чтобы не вляпаться ненароком в собачьи экскременты.

По наблюдениям Мерсье, в Лондоне не было нужды в чистильщиках. Еще в начале восемнадцатого века застройщики Вест-Энда предусмотрительно вписали в условия своих лизинговых контрактов пункты, включавшие мощение улиц и мытье мостовых в соответствии с Парламентским Актом о мощении улиц и Актом об освещении (оба были приняты в 1761 году), а также Актом о строительстве, принятым в 1774 году. В своих «Параллелях» Мерсье требовал, чтобы улицы Парижа были обустроены лондонскими пешеходными дорожками — тротуарами. В Париже дорожные происшествия, приводившие к человеческим жертвам, были настолько распространены, что полиция в расследованиях подобных инцидентов следовала практическим правилам. Например, если пешеход попадал под заднее колесо повозки, виноватым считался он сам, — предполагалось, что у него было время отскочить. Однако в случае, если его переезжало переднее колесо, виноватым признавали извозчика, который, по всей вероятности, невнимательно следил за дорогой и не смог вовремя затормозить. Сочетание жидкой грязи и быстро движущихся повозок означало, что пешеходов периодически с ног до головы окатывало грязью. Парижская грязь была настолько прилипчива, что даже появилась поговорка: «прилип как парижская грязь». На стороне грязи были и равнодушные к страданиям пешеходов домовладельцы, и вечно забитые сточные канавы, поэтому грязь легко отражала робкие атаки Городской санитарной службы, пытавшейся воздействовать то на домовладельцев, в чью обязанность входило чистить улицы перед входом, то на частные фирмы, занимавшиеся уборкой по контракту.