ним гнался какой-то ненормальный мужик; он-то думал, что это мент, который все ж видел, как он украл золотистые часики, а оказалось, что ему нужны были всего-навсего «бычки».

– Придурок, – уверенно заключил Шкет и покрутил пальцем с заусеницами у виска; затем прямо через край миски допил остатки борща, звонко похлопал себя по заметно раздутому животу и попросил Илью дать ему папиросу. – А то курить хочется, прямо спасу нет, – простодушно объяснил он свою просьбу.

«Как пить дать, это был Леонтий Семенов, – быстро сообразил Журавлев. – От меня вестей ждал, вот и обмишурился. Крепко он, видно, волнуется за мою жизнь… А может статься, уже и похоронить успел… Надо как-то исхитриться да сообщить… Только прежнее место вряд ли теперь подойдет».

Оставив пустую миску с ложкой на пороге, мальчишка проворно поднялся, вытер рукавом мокрые губы, потом влажные ладони о засаленную на груди рубаху и вразвалочку подошел к Илье. Протянув кисть с растопыренными двумя пальцами, сладко позевывая, сказал:

– Не томи… братуха.

Илья, про себя посмеиваясь, аккуратно сложил пальцы в понятную любому человеку фигуру и показал ему фигу.

– А это видел?

– Ты… это… чего? – остолбенело замер мальчишка, с трудом сглотнул слюну и с обидой проговорил: – Какую-то паршивую папироску для меня, что ль, зажилил? А еще друг называется?

– Папиросы мне не жалко, – пояснил спокойным голосом Илья. – Я о твоем здоровье переживаю, молодой еще курить. Вот как подрастешь…

– Да пошел ты… заботничек, – неожиданно озлился Шкет, круто развернулся на стоптанных каблуках и торопливыми шагами направился к дому, размахивая руками и выкрикивая ругательства. У порога он обернулся, исподлобья взглянув на Илью, торжествующе сказал: – Мне Нора даст закурить. А ты… а ты… не друг мне больше! Вот!

Яростно топая башмаками, Шкет поднялся на порог, едва не запнувшись об оставленную им же порожнюю миску; хотел было поддеть ее ногой, но быстро передумал, поднял и скрылся в доме, погрозив на прощанье Журавлеву кулаком.

– Ну и горяч ты, парень, – не то чтобы удивился, но как бы вслух отметил Илья непростой характер мальчишки. – Может, это и к лучшему. Не пропадет… пацанчик.

Громыхнула металлическая щеколда у калитки, которая открывалась снаружи за спрятанную с той стороны в зарослях шиповника веревочку, и во двор вошел Веретено, но на этот раз в сопровождении Лиходея.

– Что, братуха, – уже от калитки спросил Веретено, быстро оглядев из-под глубоко надвинутой на глаза кепки тесный двор, – не надоело держаться за бабью юбку?

Синяя тень от выгнутого уголком козырька закрывала ему все лицо, отчего его небритая физиономия с жесткой щетиной в эту минуту очень была похожа на пухлое, отливающее синевой лицо утопленника, проведшего в воде не менее недели.

– Не пора ли за дело браться? – с ухмылкой поинтересовался он, ощерил кривые зубы и ловко цвикнул в сторону слюной. – Не то заржавеешь здеся…

От мысли, что наконец-то настал его черед отличиться каким-либо неординарным поступком и влиться по-настоящему в банду, у Ильи сильнее забилось сердце. На миг ему показалось, что оно настолько громко стучало, что его могли невольно услышать эти двое явившихся по его душу отморозков, и он с веселой непринужденностью, возвысив голос до крика, спросил:

– А что, имеются предложения?

Веретено молча развел руками с таким видом, что и без слов стало понятно: мол, а когда их не было?

Тем временем Лиходей пружинящим шагом несколько раз обошел вокруг занятого Ильи, с любопытством разглядывая деревянную фигурку в его руках, с которой он довольно ловко управлялся, вырезая солдата, и встал напротив. На всякий случай запустив правую руку в карман штанины, где он привычно носил кастет, Лиходей пренебрежительным тоном, брезгливо приподняв левый край верхней губы, должно быть, чтобы побольнее задеть Илью, по-волчьи скалясь, осведомился:

– Че, парниш-ша, война не отпускает?

Первым желанием Ильи было подняться и как следует врезать ему между глаз, но зная, что столь кардинальным действием он испортит дело, ради которого прибыл сюда, нашел в себе силы примирительно улыбнуться.

– Лиходей, и чего ты на меня так взъелся? – внешне сдержанно, но в душе наливаясь праведным гневом, что даже мочки ушей заметно побледнели, отозвался Журавлев. – Как будто это я тебя по затылку кастетом шандарахнул.

– Ох, и не нравишься ты мне… – признался по-честному Лиходей, у которого в отличие от Веретена, очевидно, чуйка была развита будь здоров, и раздельно, по слогам, произнес: – Там-бов-ский вол-чара.

– Ша! – сипло рявкнул Веретено, вложив в свой голос всю мощь легких, чтобы показать, кто здесь на данный момент хозяин. – Закройся… урою!

На злом лице Лиходея мгновенно, словно по заказу, появилась нарочитая заискивающая улыбка. Он молча вытянул перед собой руки вперед и, пятясь, отступил к порогу. Там он сел на верхнюю ступеньку, облокотился на свои острые мосластые колени и притих, бросая злобные взгляды то на Илью, то на своего приятеля.

– Слухай сюда, братуха, – сказал Веретено, обращаясь уже к Журавлеву, то и дело нервно сплевывая на землю. – Короче, старший приказал сегодня ночью взять тебя с собой… посмотреть тебя в настоящем деле. Так что, пока делом не докажешь, что ты наш человек, доверия тебе у братвы не будет. Смекаешь?

Илья сглотнул подступивший к горлу ком, поспешно закивал, в душе ликуя, что секретная операция по внедрению агента НКВД в банду, кажется, начинает осуществляться уже всерьез.

– Тогда без обид, – хмыкнул, успокаиваясь, Веретено и дружески положил ему сухую горячую ладонь на плечо. – Ночью за тобой зайдут, – предупредил он. – Как говорится, будь готов… как советский пионер.

Он дурашливо вскинул руку в пионерском приветствии, круто развернулся и быстрым строевым шагом направился к выходу со двора. У калитки обернулся и, видя, что его приятель продолжает беспечно сидеть на пороге, срываясь на крик, позвал:

– Лиходей, тебе что, особое приглашение требуется?

Глава 7

В полуночной кромешной тьме полноводная, медлительная река Которосль была похожа на бескрайнее море, и лишь когда желтая пятнистая луна на короткое время выглядывала из-за хмурых лохматых туч, можно было разглядеть мутные очертания противоположного берега и на нем темную полосу соснового бора. Изредка набегавший с запада слабый